Надолго эти нордические рыцари запомнят “сохатого”.
Невозможно описать то, что происходит в следующие минуты. Я буквально просачиваюсь между огненных трасс, тянущихся ко мне со всех сторон. Мой самолет показывает все, на что он способен. Впрочем, только он на это и способен. Такие “свечки”, перевороты, виражи и крутые петли на максимальной скорости может делать только “Як”. Вот когда мне пригодилось то, что я выжимал из машины, осваивая ее еще в мае.
Очередная заходящая на меня пара не может удержать меня в прицеле более двух секунд. Но беда вся в том, что, выходя из-под ее огня, я сразу попадаю под огонь другой пары. Их слишком много. Все чаще “Як” вздрагивает от попаданий. Хорошо еще, что жизненно важные “органы” до сих пор не задеты.
Уходя от очередной атаки, замечаю, что меня ждут и справа, и слева, и вверху, и внизу. Выход один — туда, где меня не ждут, то есть назад! Маневр рождается мгновенно. В замедленной “бочке” “Як” теряет скорость и высоту, “мессеры” проскакивают надо мной. Когда я выравниваюсь, ведомый “мессер” оказывается ближе чем в ста метрах прямо передо мной. Грех не воспользоваться. Короткая очередь. “Мессер” качается, выпускает клубы черного дыма, вспыхивает и с воем устремляется вниз. Осталось девять. Повоюем дальше.
Как там уходил от меня штандартенфюрер Кребс? Немцы, наверное, рты разинули, когда я, резко взмыв вверх, с переворотом, в обратной петле, пошел на нижнюю пару. Те даже не успевают среагировать, как моя очередь прошивает кабину и центроплан ведущего “мессера”. Но миг моего торжества длится очень недолго. Дробно стучат пули по бронеспинке, вдребезги разлетается приборная доска, я резко ухожу влево… Ошибся! Надо было вправо… Поздно! “Як” резко вздрагивает. Из-под капота выбивается и тут же пропадает пламя.
По изменившемуся звуку мотора понимаю: разбит радиатор. Это конец. Минута-другая, и перегревшийся мотор заклинит. А может, и загорится. Это уж как повезет.
А немцы, поняв, что “Як” смертельно ранен, ликуют и теряют всякую осторожность. Верхняя пара “Нибелунгов” нависает в пятидесяти метрах надо мной. Ну, гады! Рано радуетесь, я жив еще! Три снаряда входят в брюхо ведущему “мессеру” и рвутся там, все калеча и круша. Но и я отлетался.
В надсадный звук перегретого мотора вплетается скрежет и стук, из-под капота валит дым. А вот пожар мне не нужен. Быстро перекрываю подачу бензина, и наступает относительная тишина. “Мессеры”-то не ушли. Им очень хочется видеть, как загорится мой “Як”, как врежется он в землю. Они по очереди заходят на меня и расстреливают, как конус на полигоне. Но мой “Як”, хоть и без мотора, по-прежнему выручает меня. Управление в порядке. Я маневрирую, сбиваю им прицел, как могу. Но снаряды и пули хоть и не все, но настигают меня, терзают подбитую машину.
Но у меня уже появилась еще одна проблема. До земли рукой подать. Выбрасываться нельзя — расстреляют. Надо садиться. Но куда? Подо мной линии траншей, воронки и еще черт знает что. Кажется, впереди, слева, относительно ровный участок. Доворачиваю туда. “Мессеры” клюют меня еще по разу и отваливают. Куда это они?
А, понятно. Я — над нашим передним краем. С земли бьют по “мессерам” зенитные орудия и пулеметы. А у меня теперь задача простая: не разбиться при посадке. Шасси не выпускаются. Это даже к лучшему. Хуже нет, чем скапотировать при пробеге. А ямы там вполне могут оказаться. Буду садиться на брюхо.
Планирую между первой и второй линиями траншей.
Только бы не сесть на минное поле.
Мне “повезло”. На мины я не попал, но неуправляемый “Як” потащило прямо на единственный торчащий посреди ровного и гладкого поля валун. Вмажусь в него — конец.
Удар! Земля встает дыбом. Успеваю сказать: “Мама!”, и мой “Як”, не перейдя верхнюю точку, с грохотом падает назад, на брюхо. Перевернуться ему уже не хватило скорости, совсем немного не хватило.
Мертвая тишина. Аж в ушах звенит.
С минуту или две сижу неподвижно. Никак не могу поверить, что все кончилось и я остался жив. Все тело гудит. Болят плечи и поясница. До меня доходит, что я застыл в том положении, в которое меня бросил рывок вперед, когда “Як” врезался в валун.
Выпрямляюсь и расстегиваю ремни. Пытаюсь открыть фонарь. Его заклинило. Достаю пистолет и рукояткой бью по направляющим. С большим трудом сдвигаю фонарь до половины и протискиваюсь в щель. Мешает парашют, и я его отстегиваю. На земле он мне не нужен.
— Давай, давай, фашист, вылезай! — слышу я. — Только пистолет-то брось на землю! Хенде хох, Геринг!
У разбитого “Яка” стоит молодой солдат и держит меня на прицеле автомата.
— Я тебе, сопляк, мать твою, в простодушии дышлом крещеную, покажу Геринга! Дай только вылезу, уши надеру!
— Отставить, Жилин! Опусти автомат и помоги выбраться летуну. Свой это.
Из-за самолета выходит сержант с еще одним солдатом. Они помогают мне вылезти из покореженной машины.
Едва я ступаю на землю, как ноги у меня подкашиваются. Сержант подхватывает меня.
— Ранен, летун?
— Да вроде нет. Просто тряхнуло здорово. Все кости болят.
— Давай, браток, поможем тебе дойти.
— Погоди, сержант. “Яку” последний долг отдать надо.
Волоча ноги, обхожу искореженную машину. То, что от нее осталось, назвать самолетом можно, только обладая буйной фантазией. Хвоста нет, левой плоскости тоже. Правая закручена в штопор, капот разворочен. Неудивительно, что боец принял меня за немца. Поди разбери, что это за самолет.
Эх, “Як” мой, “Як”! Сколько раз мы с тобой побеждали в небе и выручали друг друга! И сейчас ты спас меня в последний раз, ценой своей жизни.
Прижимаюсь лбом к еще горячему капоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167