“И щуку бросили в реку”.
Это строчки из подлинного письма отца автора, которое сохранилось в его семье. Молодой командир написал его, получив приказ занять оборону на переправе и держать ее в течение суток.
Три раза мы поднимались в небо и шли на Белыничи, coпровождая “пешек” или “Су-2”. Это только мы. Подходя Белыничам и возвращаясь назад, мы всегда видели больши группы наших самолетов, идущих на цель или уходящих с нее.
Штурмовики, “пешки”, “Су-2”, “Ил-4”, “СБ” — все, что могло собрать командование ВВС фронта, обрушилось в этот день на Белыничи. Поперек горла стало всем это осине гнездо, этот гадючник, из которого с четкостью хорошо отрегулированного и смазанного механизма, девятка за девяткой, как пули из пулемета, вылетали на наши позиции “Юнкерсы”, “Хейнкели” и “Мессершмиты”.
Немцы в сказочно короткий срок создали в Белыничах образцовую воздушную базу, которая держала в напряжении весь фронт, не давая перевести дух ни наземным войскам, ни летчикам, ни железнодорожникам, ни беженцам на дорогах. А сколько наших пленных легло во рвы после завершения строительства!
Истребительные части прикрытия не успевали заправлять самолеты, возвращаясь на аэродромы. Один раз об этом был даже приказ командующего ВВС фронта. Эскадрилья “И-16” поднялась на перехват без боеприпасов. В суматохе не успели перезарядить оружие. Пять человек виновных расстреляли. Но сделанного не вернешь. Девять “ишачков” сгорели в небе над Могилевом. Машины со снаряженными лентами подъехали через десять минут после того, как прозвучала команда: “На взлет!” А ребята даже не знали, что в коробках у них пусто!
Многочисленные разведки выявили десятки зенитных батарей, но в три, в четыре раза больше пряталось, сидело на положении “ни гу-гу”, ничем себя до времени не выдавая. Они начали работать, когда в небе над Белыничами появились наши бомбардировщики. И как еще работать!
Никогда — ни до сих пор, ни после этого — я не видел такого плотного, многослойного зенитного огня. Небо буквально горело и рвалось на куски. И через этот ад “пешки”, “Су-2” и “Илы” рвались к целям, гибли в огне и ничего не могли сделать. Ущерб, который они причиняли немцам своими бомбами и “эрэсами”, был несопоставим с нашими потерями. Губительный зенитный огонь не давал им выйти на дистанцию эффективного удара. Бомбы и снаряды падали с большим рассеиванием, а те, кто, презрев опасность, не сходил с боевого курса, так и не сошел с него до самой земли.
Обиднее всего было то, что мы ничем не могли помочь своим товарищам, кроме как прикрыв их от истребителей. Каждый раз на подходе к цели нас встречали тучи “Мессершмитов”, которые буквально заслоняли собой небо. Самое большее, что мы могли выделить на подавление зениток, это одну эскадрилью. Капля в море! Наша четвертая эскадрилья, потеряв троих товарищей, заставляла замолчать две-три батареи. Но остальные свирепствовали.
Истребители полка постоянно были связаны боем с “мессерами”, если только это можно было назвать боем. Немцы не принимали боя с нами, они рвались к бомбардировщикам. А мы отсекали их огнем, расстраивали боевые порядки, заставляли отваливать и перестраиваться для новых атак. Сколько-то “мессеров” мы сбили, но кто это сделал конкретно, осталось невыясненным. Их записали за полком.
После второго такого вылета на Белыничи нас уже не надо было ни агитировать, ни убеждать, ни отдавать нам боевые приказы. Мы просто осатанели. Нам уже было плевать на все. Все заслонила багровая ярость и могучее желание раздавить, выжечь эту язву, отомстить за погибших.
Такой же настрой был и у бомберов. Экипаж подбитого “Су-2”, севший к нам на аэродром, в бессильной ярости ходил вокруг покалеченной машины и проклинал свое невезение: “Вот зараза! Теперь уже без нас туда пойдут!”
Третий вылет по результативности ничем не отличался от двух первых. Когда мы на земле покидали кабины, у нас гудели плечи, ныли спины, дрожали от усталости колени. Но машины быстро заправлялись, оружие перезаряжалось, и мы были готовы идти на Белыничи в четвертый, а если потребуется — и в пятый, и в шестой раз.
В таком вот настроении мы сидим возле “Яков”, курим, провожаем взглядом полк “Су-2”, возвращающийся из-под Белыничей. Ждем команды: “На взлет!” Но вместо нее звучит: “Отбой боевой готовности!”
Эта команда действует на нас как ушат холодной воды. Мы переглядываемся, не в силах понять, что это значит. Из Штаба идет Волков. Мы бросаемся к нему.
— В чем дело? Почему отменили вылет?
— Сам не знаю, мужики. Поступил приказ из дивизии.
Два дня проходят относительно спокойно. Если считать покоем постоянные разведывательные полеты на Белыничи и по три вылета в день на отражение налетов бомбардировщиков с тех же Белыничей. Мы гадаем, неужели командование опустило руки и решило оставить эту авиабазу в покое?
Что-то не верится.
К концу второго дня Лосев ставит задачу:
— Завтра с утра снова идем на Белыничи. Наша задача прикрыть дивизию “колышков”. Они начнут первыми. Все зенитные батареи выявлены, схема их огня известна. “Колышки” должны их подавить. Мы туда соваться не будем. Они своими “эрэсами” и бомбами сделают это лучше нас. Мы должны как следует прикрыть их от “мессеров”. Чтобы ни один из них не прорвался. Второй вылет ориентировочно в одиннадцать часов. Будем сопровождать туда же “пешек”. Дальше — по обстановке.
Он смотрит в сторону молодых и добавляет:
— Завтра на счету будет каждая машина, но задача настолько сложная и ответственная, что я принял решение: молодежь завтра в бой не пойдет. Это я к тому, чтобы вы не вздумали ко мне сейчас всем кагалом заявиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167