– Вначале он воспринял все это слишком серьезно. Курсы в Сорбонне – подумать только! Я-то бегал от них как от чумы… Впрочем, думаю, и он чувствовал эти веяния – веяния другого мира. Против них невозможно было устоять. К апрелю-маю весь Париж казался уже не городом, а целым миром, который вот-вот взорвется. Джеймс не смог полностью уберечься от пыла толпы, от всеобщего возбуждения. Вместе с другими студентами Сорбонны он участвовал в паре маршей протеста. Но пришел май, и им овладели совершенно иные заботы.
– Какие же?
– Втюрился, – комически пожал плечами Кент. – А уж если втюрился, то по уши. Надо знать Джеймса, чтобы понять, что с ним тогда начало твориться. Французы придумали для такого случая самое лучшее определение: un coup de foudre – удар молнии. Он сделался словно сам не свой. Bouleverse. Но не упускайте из виду. – Он многозначительно поглядел на нее. – Тогда мы были двумя английскими школьниками, воспитанными в монашеских условиях. И, увы, девственниками. Нам обоим было по восемнадцать лет.
Внезапно прервав рассказ, он уставился на дверь. К их столику пробирался только что вошедший в бар Паскаль. Кент обескураженно вздохнул.
– Ах, черт… Это ваш дружок? А я уж было собрался повторить вам приглашение на ужин. Жаль. Не думаю, что теперь мне это удастся. Боюсь остаться непонятым. Он всегда такой хмурый или только тогда, когда видит, как мужчина с хвостом на голове угощает вас большой порцией джина, а вы не пьете? О-о, привет… – Кент проворно поднялся со стула, был представлен и сел на место. Пододвигая стул, он не спускал с Паскаля глаз.
– Так-так-так, – произнес он. – Паскаль Ламартин. Бедный Джеймс. Что же он такое умудрился натворить? Насколько мне известно, за кинозвездами Джеймс не приударяет… А я и не знал, Женевьева, что вы работаете при поддержке танковой бригады. Иначе и духа бы моего здесь уже не было.
Паскаль тоже захотел высказаться, но Джини под столом пнула его ногой.
– О, Паскаль всего лишь мой хороший знакомый, – беззаботно прощебетала она. – Иногда обедаем вместе, вот и все. Он не имеет никакого отношения ни к моему материалу, ни к вам лично. – Джини обворожительно улыбнулась Кенту. – Честное слово. Он не будет возражать, если я попрошу его подождать немножко. Не возражаешь, Паскаль?
– Конечно, нет.
– Вы как раз остановились на самом интересном. Что же было дальше?
– Я пойду куплю что-нибудь выпить, – поднялся из-за стола Паскаль. – Джин с тоником?
Джереми Прайор-Кент сперва задумался, потом зябко поежился.
– Нет, спасибо. Перейду-ка обратно на пиво. Мне – «Корону» с зеленым лимоном. За ваше здоровье.
Паскаль ушел. Кент закурил очередную сигарету. Он молча посмотрел на Джини, потом улыбнулся.
– Меня не покидает странное чувство, что здесь происходит нечто более важное, чем может показаться на первый взгляд. Интересно, с чего бы это?
– Может быть, сказывается ваша склонность к паранойе? Вы же сами сознались.
– Возможно, возможно… А впрочем, какого черта я боюсь? Не государственную же тайну я выдаю в конце концов. Вы в самом деле хотите, чтобы я продолжил свой рассказ?
– Разумеется. Давайте начнем с того, на чем вы остановились. Париж в 1968 году. Май. Джеймс Макмаллен без ума от любви. У него начинается первая любовная интрижка…
– Не надо торопиться. – Кент приподнял ладонь над поверхностью стола. – Я сказал «влюбился». Но я ничего не говорил о том, что у него была интрижка. Вот у меня были интрижки, даже больше чем достаточно. А у Джеймса не было. Насколько я знаю, его любовь была чисто платонической, что делало ее только жарче. За Джеймсом такое водится. Он любит ставить женщин на пьедестал, чтобы потом боготворить их и служить им верой и правдой. Эдакий рыцарь без страха и упрека. Весьма средневековый, в чем, на мой взгляд, и гнездится опасность. От этого бывают только всякие вредные мечтания. Хотя Джеймс, конечно же, так не считает.
– Кто же была эта женщина? Как он познакомился с ней?
– Самое грустное заключается в том, что я никак не могу вспомнить, как ее звали. Видел ее только пару раз. Она была старше Джеймса: ей было года двадцать два – двадцать три. Наполовину француженка – наполовину вьетнамка. Очень красивая, миниатюрная такая, хрупкая, с великолепными длинными волосами – черными как вороново крыло. Она доводилась племянницей мадам Гравелье, но в Париже не жила, а приехала только на время, погостить. Там тогда проходила какая-то конференция или что-то вроде этого, и в ней участвовал то ли ее отец, то ли дядя… Так давно это было, что всего и не упомнишь. Да и не знаю, так ли уж это сейчас важно. Я хочу сказать, что Джеймс никогда не упоминал о ней – ни разу в жизни. Наверное, уже и забыть успел о той своей любви.
– Вы говорите, она была наполовину вьетнамкой?
– Да. Ведь Вьетнам – бывшая французская колония, и у мадам Гравелье были там семейные интересы. Каучуковая плантация или еще что-то в этом роде. Мадам Гравелье выросла в Индокитае, а потом перебралась во Францию. Но одна из ее сестер осталась и ассимилировалась – вышла замуж за вьетнамца. Я почти уверен, что их семейные связи с Вьетнамом этим и исчерпывались. Но как бы то ни было, однажды эта девушка неожиданно появилась на одной из сумасбродных вечеринок, которые постоянно устраивались в доме Гравелье. Там толкались толпы народа: студенты и художники, актеры и писатели, интеллектуалы из кафе и еще Бог знает кто. Меня познакомили с ней, познакомили и Джеймса. Я отвлекся, а потом обернулся и вижу: сидят два голубка в уголочке и воркуют – наворковаться не могут. Так и просидели там часа четыре.
– Это была их первая встреча?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140