Я пришел на работу в понедельник утром, услышал, что случилось с Эплйардом, и поручил нашему римскому корреспонденту, чтобы он этим занялся. Я также затребовал всю информацию на Хоторна, какая только существует в природе. Это было моей ошибкой.
– Почему?
– Потому что какая-то сволочь настучала об этом Мелроузу.
– Кто это может быть?
– Пока не знаю, но со временем выясню, и тогда ему крышка. Однако Хоторн сделал еще один подход к Мелроузу вчера вечером. Мы как раз были на этом сраном ужине. Хоторн произнес свой ханжеский спич относительно свободы прессы, а потом отвел своего старого друга Мелроуза в уголок и как следует на него надавил. Упомянул, в частности, о клевете, о судебном преследовании за диффамацию и так далее. Мелроуз окончательно обосрался, и в итоге мы вернулись туда, откуда ушли. Он приказал похоронить эту тему.
– И ты согласился? Это было вчера вечером?
– Разумеется, я согласился. В каком времени мы живем? Но Джини теперь этой темой не занимается, и это хорошо. Это поможет убедить их в том, что я играю в мячик, а потом…
– А ты не играешь в мячик?
Дженкинс бросил на Паскаля острый взгляд. Стекла его очков блеснули.
– Ты не очень хорошо меня знаешь, Паскаль. А эта чертова Женевьева Хантер не знает меня вовсе. Когда-то я был мальчишкой из простой рабочей семьи. Учеником в обычной школе. Поэтому мне не очень нравятся кое-какие вещи. Мне, черт бы его побрал, не нравятся маневры хитрожопого Мелроуза. Мне, черт бы их побрал, не нравится, когда один старый итонец приглашает другого старого итонца на обед и принимается на него давить. Мне, черт бы их побрал, не нравятся «стопроцентные американцы» вроде Хоторна, которые проповедуют одно, а делают совершенно другое. И когда все они начинают на меня давить, я чувствую крысиную вонь. И начинаю понимать: если они все так забегали, значит, здесь что-то важное. Может быть, даже гораздо важнее, чем мы думали поначалу.
Дженкинс наклонился, отпер ящик своего стола и, вытащив оттуда большой конверт из манильской бумаги, протянул его Паскалю.
– Поработай над этим, – сказал он. – Но не оставляй следов. Я должен оставаться в стороне. Я вообще не знаю, чем ты занимаешься, договорились? Когда ты добудешь то, что нам нужно, мы всегда сможем снова привлечь Джини, если это потребуется. Сделай снимки к воскресенью, и можно считать, что мы на половине пути. Как только у нас будут фотографии, можно считать, что Хоторн в мышеловке. Даже Мелроуз не сможет защитить своего старого дружка. И вот тогда у нас появится возможность добраться до самого дна всей этой истории. Тут не просто ежемесячные избиения блядей-блондинок. Тут не просто закидоны высокопоставленного человека. За всем этим кроется что-то гораздо большее, Паскаль. Я чую это, и это появилось не недавно, это не просто привычка, приобретенная Хоторном четыре года назад, как говорил мне Макмаллен. Это тянется назад, к каким-то событиям, которые лежат в прошлом. Пока я не знаю, что это за события. Почитай внимательно все, что здесь находится, – постучал он по конверту.
Паскаль взглянул на конверт. Он был запечатан и довольно внушительной толщины.
– Что здесь?
– Подробности образцовой военной карьеры Джона Хоторна. Мой друг из Вашингтона прислал мне их вчера по факсу. И кое-какие сведения о моем друге Макмаллене. То, о чем я никогда в жизни не догадывался.
– Он действительно представляет собой угрозу национальной безопасности?
– Трудно сказать, – неопределенно помахал рукой Дженкинс. – Перед армией за ним присматривали, это несомненно. Но большая часть того, что мне известно, пришла к нам через этого призрачного приятеля Мелроуза, а я не знаю, можно ли полагаться на его информацию. Непохоже, что, находясь в армии, Макмаллен служил все время в воздушно-десантном полку. Он, вероятно, гораздо опаснее, чем я полагал. Но самое интересное, что он знаком с Джоном Хоторном гораздо дольше, чем говорил мне.
– С какого времени? – резко спросил Паскаль.
– Забавно, но об этом времени Хоторн упомянул вчера в своем выступлении…
– С какого времени, Николас?
– С Вьетнама, – ответил Дженкинс. – Как тебе это нравится?
Джини медленно прохаживалась взад-вперед по огромному выложенному мрамором центральному залу Британского музея, думая о том, что здесь хватает мест, откуда за ней могут наблюдать. Шкафы с экспонатами, коридоры, колонны – тут было множество мест, где мог бы спрятаться Джеймс Макмаллен. Скорее всего, подумала она, Макмаллен будет выжидать и подойдет к ней только тогда, когда, по его мнению, наступит подходящий момент. Охотник и дичь поменялись местами.
Вероятно, лучше всего было бы подождать его здесь. В это дождливое январское утро в музее было мало посетителей: группа школьников, направлявшаяся под присмотром учителей к киоску с сувенирами, несколько японцев с непроницаемыми лицами и фотоаппаратами на шеях, один или два посетителя, изучавших классические головы и торсы.
Джини еще раз неторопливо прошла по залу и вернулась обратно. Никого. Тишина здесь была, как в склепе. Только гулко отдавались ее шага.
Через некоторое время, решив, что этот главный зал представляет собой слишком открытое и людное место, она поднялась по одной из мраморных лестниц на второй этаж и оказалась там в полном одиночестве. Она задержалась возле большой витрины с выставленными на ней древнеримскими монетами и посудой, а затем, завернув за угол, очутилась в тупике с зеркальными стенами, уставленном греческими головами.
Ступени вниз, несколько шагов по коридору, ступени вверх, и Джини оказалась в древнеегипетских залах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140