Как видите, он позабыл и об аэрофобии (видимо, другого рода страхи все же пересилили). А билет на самолет, как вы можете догадаться, был зарезервирован им заранее.
И вот шофер этого самого такси и узнал Домана, он потом сам явился к нам. Естественно, что человек, который выходит из леса при чемодане и просит быстро довезти его до аэропорта, запомнится без труда. К тому же если он, по выражению таксиста, из «звезд».
Да… Я прибыл в студию как раз в тот момент, когда шла запись передачи, которой было суждено стать последней для ее ведущего. С ордером на арест Домана в кармане я дождался конца – уже новая помощница вручила непременный букет очередной старушенции. Потом ко мне вышел сияющий Доман, и я заверил его, что его «золотая осень» пройдет за решеткой.
Услышав это, он померк.
Это был семнадцатый четверг земельного прокурора Д-ра Ф., когда он закончил рассказ о «Золотой осени».
Восемнадцатый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он начинает рассказ о «Свидетельских показаниях»
– Это было давно, – заговорил земельный прокурор, – очень много времени прошло, я тогда еще работал по ту сторону справедливости. Замечу в скобках: прошу обратить внимание на иронический подтекст, от которого не удержится ни один юрист, включая и вашего покорного слугу, при упоминании о справедливости. Существует ли справедливость? Сама по себе она, вероятно, лишь идея, понятие, людское представление, подобное равенству, свободе. Вот только как ее пощупаешь? Среди юристов бытует одна довольно недобрая, хоть зачастую и верная поговорка, и я ее уже цитировал: от суда обязательно дождешься приговора, но вот справедливости… Это связано с тем, что каждый толкует справедливость на свой лад. Главным образом к своей выгоде. Что-то не могу припомнить ни одну из сторон, которая по завершении проигранного ею процесса заявила бы: да, сегодня восторжествовала справедливость.
Но все это так, к слову, и из моего иронического подтекста не следует делать выводы о том, что наши судьи не пытаются проявлять справедливость, что, надо сказать, весьма и весьма нелегко, поскольку трудно добраться до этой штуковины. Так что ирония здесь – не больше чем выражение покорности судьбе, безропотного смирения. И все же…
Так о чем я хотел рассказать? Я хотел рассказать совершенно о другом, поведать вам историю, проливающую свет на такое понятие, как свидетельские показания.
Итак, все происходило в те годы, когда я был стажером, и тогда жалованье стажеров еще не было столь щедрым, как ныне. Период стажерства – промежуточная стадия, когда первый экзамен сдан, а второй только предстоит выдержать, своего рода бытие головастика – то есть ты уже не икринка, но еще и не лягушка.
Если ты в статусе стажера, тебя в любую минуту могут перекинуть с одного участка работы на другой, от одного куратора-судьи к другому, тебе вменено в обязанность составление проектов приговора и примечаний к нему, участие в совещаниях и заседание во всевозможных объединениях и так далее, и тому подобное, и между тем дозволено выступать в роли ассистента при адвокате, где в зависимости от склада ума и характера этого самого адвоката пользоваться известной долей самостоятельности. Именно это я и взял на вооружение в качестве средства поддержания своего скромного бюджета: я функционировал при адвокате, достойном толстенного романа, может, когда-нибудь сподоблюсь рассказать вам об этом человеке. Он принадлежал к тем, кого какой-нибудь драматург, назвав действующее лицо своей пьесы, отнесет к «грандам с задворок Австро-Венгрии». Моего адвоката звали доктор Теодор фон Узоринак-Кохары, он уже перенес два инфаркта, а несколько лет спустя скончался от третьего, заключительного. Поскольку Узо, как его прозвали краткости ради, большую нагрузку взвалить на себя не мог, но – замечу для верности – перегружал себя постоянно, ему спустили сверху аж троих стажеров, одним из которых был я, и, будучи наделен статусом его представителя, в полном объеме обладал соответствующими правами и занимался делами как полноценный юрист.
Нигде за весь период стажерства и учебы я не постиг столько, сколько под крылышком Узо, и в первую очередь я позаимствовал от него весьма скептическое отношение к показаниям свидетелей. Именно в тот период я столкнулся с делом Глухоса.
Хаймито фон Додерер различает два типа лжи: ложь наглую, когда лжец, прекрасно сознавая, что говорит неправду, беззастенчиво лжет в глаза собеседнику. По Додереру, такого рода ложь хоть и порочна с моральной точки зрения, но относительно безвредна, поскольку человек осознает, что лжет. Существует и другой, куда чаще распространенный вид лжи, встречающийся и в показаниях свидетелей, и в возражениях ответчиков, – так называемая непрямая ложь. Лжец изобретает для себя некую псевдоправду, вживаясь в нее настолько, что начинает в нее безоговорочно верить, и, высказывая ее, с субъективной точки зрения говорит чистую правду. Такой вид лжи, как считает Додерер, чреват опасностью для самого лжеца, поскольку ему приходится прилагать усилия на создание соответствующей психологической модели вытеснения, что отнюдь не безвредно для рассудка.
Кроме вычлененных Додерером категорий лжи, следует вспомнить и о высказываниях политиков, в частности об их предвыборных обещаниях, представляющих собой в своем большинстве смесь лжи наглой и лжи непрямой и весьма хитроумный подвид лжи по неведению, то есть высказываний, являющихся следствием плохой памяти, авторы которых упорно настаивают на неверно истолковываемых ими фактах, принимая их за истину в последней инстанции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119