Демпеляйн, как нетрудно было предвидеть, по истечении десяти лет вышла на свободу вследствие «примерного поведения в период заключения». То, что эта серенькая мышка, эта покорная Демпеляйн будет самой примерной из заключенных, сомнений не вызывало. Ей уже стукнуло пятьдесят, и она, видимо, даже в обнаженном виде утратила всякую привлекательность. Я и к ней в тюрьму наведался. В отличие от Шлессерера Демпеляйн вела себя крайне недоверчиво, замкнуто, подчеркнуто недружелюбно. И пугливо-застенчиво, как это нередко свойственно людям ее склада, спросила у меня:
– Сейчас опять будете у меня что-то выпытывать?
Я ответил:
– Не буду.
– Тогда мне сказать нечего.
Я счел бессмысленным пытаться разговорить ее после освобождения. Поэтому ограничился лишь наблюдениями издали.
Неужели этой ограниченной во всех смыслах особе оказалось под силу соорудить столь хитроумную ловушку для бросившего ее любовника? Думаю, что да. Она была глупа, но и хитра. Она стремилась, и в том у меня не было ни малейших сомнений, отомстить Шлессереру за то, что он оставил ее, как говорится, на бобах, причем оставил не ради жены, не ради возвращения в священное лоно брака, а ради другой, намного моложе ее, ибо Демпеляйн прекрасно знала о новом романе Шлессерера. И это мне стало известно не от кого-нибудь, а от Штегвайбеля. Именно от Штегвайбеля, от своего эрзац-любовника Демпеляйн узнала, что 16 июня Шлессерер намерен на неделю отправиться на охоту. Она знала, что, кроме фрау Шлессерер, в доме никого не будет. Ей представлялось, что Шлессерер все же отправится охотиться в одиночку, потому что Штегвайбель, как было ей известно, не мог ехать с ним из-за проблем с глазом. Демпеляйн рассчитывала, что все сразу же поверят, будто убийство – дело рук неверного супруга; его мотив несомненен: избавиться от стоящей поперек дороги опостылевшей женушки и взять в жены молодую любовницу.
Все так, но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Причем, вероятно, этот принцип распространяется и на неправедные деяния. Когда же Шлессерер по милости Ванзебаха все-таки обзавелся несокрушимым алиби, когда вскрылся факт и ее, Демпеляйн, участия, она, словно смирившийся со своей гибелью камикадзе, потащила за собой и Шлессерера. Но того, что он неуклюжей попыткой отвести от себя убийство, свалив его на анонимного грабителя-убийцу, увяз еще глубже, она ожидать не могла.
Так ли все было?
Именно так. Откуда мне это известно? Я ведь уже говорил, что не терял из виду Демпеляйн. Выйдя из тюрьмы, она уехала к своей сестре, жившей в небольшом городке на востоке страны вместе с мужем. Нет нужды повторять, что Демпеляйн была сама кротость и незаметность. По истечении срока она устроилась на работу, и куда, как вы думаете? Экономкой к католическому священнику какого-то деревенского прихода. Никто в деревне не ведал о ее прошлом, священник же знал, но, разумеется, не распространялся. И вот когда ей исполнилось шестьдесят, она внезапно заболела лейкемией и за считанные недели умерла. Ее скромное имущество перешло к сестре, с которой я тоже встретился. Она стала последним звеном в моем частном расследовании по «Делу с пеларгонией». Разумеется, сестре были известны все детали, хотя в период любовной связи Демпеляйн со Шлессерером они не общались и встретились лишь после выхода Демпеляйн из тюрьмы. Среди вещей Демпеляйн был один конверт: запечатанное письмо с наклеенной маркой, адресованное Шлессереру. Фрау Вернер, так звали сестру Демпеляйн, в ходе нашей беседы вручила его мне.
– Не знаю, как с ним и поступить, – призналась фрау Вернер. – Могу ли я вскрыть его?
– Письмо ваше по праву, – успокоил ее я. – Вы – единственная наследница сестры. Так что распоряжайтесь им по своему усмотрению.
– Ну, переслать его герру… этому… Шлессереру… сейчас, думаю, смысла нет.
– Даже если бы вы захотели, вряд ли такое возможно, потому что герр Шлессерер больше не проживает по указанному здесь адресу. Он теперь вообще безадресный.
– Думаете, я имею право его прочесть?
Не скрою, меня так и распирало любопытство, но я все-таки сдержался.
– Вероятно, – ответил я.
Она сходила за ножом для вскрытия писем, рукоятка которого, как я в точности запомнил, был выполнена в виде рога оленя. Мерзкий сувенир. Письмо было распечатано и прочитано. «Дорогой мой птенчик!» – такими словами начиналось это послание. До сих пор это уменьшительно-ласкательное обращение мне не попадалось. Далее Демпеляйн умоляла его вернуться к ней, и по мере приближения к концу тон письма становился все более угрожающим, она черным по белому изложила свои намерения в случае, если он все-таки к ней не вернется.
Письмо Демпеляйн так и осталось неотправленным, видимо, до нее дошло, что оно станет в руках Шлессерера неопровержимой уликой; стоит ему только предъявить его, как ее с таким трудом возведенное здание тут же рухнет.
Но вновь перейдя на слезливо-жалостливый тон, она все же подписала его: «Вечно твоя ласточка».
* * *
Все вновь перешли в залу для музицирования, а герр земельный прокурор отправился за своим альтом. Вернулся он не только со скрипичным футляром, но и с белой пеларгонией в руках, которую вручил хозяйке дома.
– Это вам для оживления впечатления, хотя, признаюсь, было чертовски трудно достать белый экземпляр.
На этом заканчивается седьмой четверг земельного прокурора д-ра Ф. и завершается история о «Деле с пеларгонией».
Восьмой четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он начинает рассказ о том, как охотники сами становятся зайцами
– Назову этот случай, произошедший однажды в бывшем моем отделе, «Из охотников да в зайцы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119