Сесиль лишь изображала страсть, хотя в артистизме ей нельзя было отказать. И даже на вершине восторга, когда буря бешеного экстаза достигала кульминации, он всегда ощущал в сердце леденящий холод одиночества.
Он говорил себе, что не имеет права требовать от Сесиль большего. Он получал то, чего искал, – убежище и превосходную партнершу. Он не просил любви, потому что в Америке любовь белого к цветной или наоборот оканчивалась трагедией для обоих.
Неделя следовала за неделей, а его не оставляло смутное, безотчетное ощущение разочарования. В конце концов он понял, чего ему недоставало, – он тосковал по уюту. Этот великолепно обставленный дом казался безжизненным, он был музеем в стиле ампир, лишенным человеческого тепла. Его не было даже в жарких объятиях Сесиль.
Вэл стремился к мирному покою совместной жизни, но находил лишь возможность помолчать в одиночестве. Ему недоставало смеха, споров, бесед, откровенности, понимания, может быть, даже размолвок. Человеческого участия, одним словом. Совершенство таило в себе холод и мрак.
Однажды Сесиль угостила его гумбо, и Вэл вспомнил, как ел такой же на Рыночной площади. Та похлебка была необыкновенно вкусной – Вэлу в жизни не приходилось пробовать что-либо подобное в Новом Орлеане. Это воспоминание навело его на мысль, что, в сущности, он тосковал потому славному времени, которое провел с Мэри Макалистер, по их бесхитростному общению, полному сюрпризов.
Он смеялся над самим собой. Приложить столько усилий, чтобы отомстить этой девке, и все для того, чтобы в итоге она все равно взяла вверх. Он отдал бы все на свете, чтобы на месте утонченной Сесиль, в соблазнительной позе возлежащей на полированном диванчике стиля ампир, оказалась Мэри с ее наивностью и серьезным любопытством, Мэри, ступающая прямо в грязь, потому что залюбовалась в эту минуту красками неба.
Ах, какую шутку сыграла с ним жизнь, а ведь он, Вальмон Сен-Бревэн, немало поездил и повидал, был неплохо образован, обладал утонченным художественным вкусом!
Сейчас Вэл как никогда остро ощущал, какая, в сущности, забавная штука жизнь. Он смеялся над собой, и смех действовал на него исцеляюще. Он не стыдился своей роли светского хлыща, она лишь забавляла его. И миф о богатой невесте из Чарлстона был сочинен им как занятный фарс, не имеющий никакого отношения к истинному Вальмону Сен-Бревэну, никогда не охотившемуся за чужим состоянием. Правда, игра ему нравилась, но главным все же было другое – его дело, его работа на «подземной железной дороге». Но при всей серьезности своей миссии он не терял способности видеть смешные стороны собственной жизни.
Он смеялся над собой и наслаждался комичностью ситуации, он смеялся, потому что смех придавал ему сил.
Глава 52
В то время как Вэл все сильнее и сильнее осознавал мертвящую безжизненность музея на Сент-Питер-стрит, для Мэри ее домик в Кэрролтоне постепенно становился настоящим убежищем.
У нее никогда не было собственного дома, не было даже комнаты, где она чувствовала бы себя полновластной хозяйкой. Прошло немного времени, и мысль о доме, с появлением которого было связано столько печальных воспоминаний, стала вызывать у нее радость. Все началось с диванчика Дженни Линд. С его появлением остальная мебель в гостиной стала казаться безликой и громоздкой, и Мэри зажглась идеей обставить комнату заново.
Со временем этот интерес перешел в решимость, а потом в страстную одержимость. Ее жизнь стала разнообразнее и интереснее. Она советовалась с мебельщиками и антикварами, обойщиками, поставщиками и распорядителями аукционов, она многое узнала и многому научилась, обзавелась новыми друзьями.
Встречалась она и со старыми. Каждый день она являлась на окраину рынка и там, в лавках старьевщиков, копалась в куче ломаной, разрозненной, выброшенной как хлам или просто краденой домашней утвари. Однажды, торгуясь из-за одной медной лампы, почти целой, она услышала позади веселое хмыканье; голос, показавшийся ей знакомым, произнес:
– Скажите, что, если он не уступит, вы запустите этой лампой ему в голову.
Этим человеком оказался Джошуа, тот самый огромный негр-грузчик, который отвел ее когда-то к вдове О'Нил.
Мэри так обрадовалась, что чуть не кинулась к нему в объятия.
– Джошуа, как я тебе рада! Как ты поживал все это время? Давай выпьем где-нибудь кофе вместе.
– Нет, мисси, вы же знаете, это не принято. Мы с вами не можем сидеть за одним столиком. Идите на пристань, а я принесу вам кофе туда, словно я вас там должен был встретить.
– Но обязательно принеси кофе и себе.
– На этот счет не опасайтесь, мисси. У Джошуа припасено кое-что получше.
Они разговаривали чуть ли не целый час. То есть говорила в основном Мэри. С тех пор как Джошуа сдал ее с рук на руки полицейскому на Кэнал-стрит, в ее жизни произошла масса событий. Она рассказала ему об ирландском квартале и мадам Альфанд, о своем магазинчике, о Ханне и Альберте, о баронессе. Лишь о Вальмоне не сказала ничего.
Наконец она рассказала ему о домике. И о Луизе.
И не докончив фразы, расплакалась. Она плакала и плакала, дав волю слезам.
– Мисси… – Джошуа был встревожен.
– Нет, нет, – всхлипывала Мэри, – не беспокойся. Я так рада, что могу выплакаться. Все это время я не плакала, хотела – и не могла.
Постепенно «дробовик» оживал: он наполнился светом, заиграл красками. Все свои сбережения Мэри тратила на новую мебель, коврики, ткани. Она все реже и реже вспоминала то время, когда мечтала принести в дар Вэлу свое приданое. Иссушающая ненависть к нему и всем, кто причинил ей страдания, отступила на второй план, все ее помыслы были о доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172