Услышав смех Вэла, Мэри похолодела. В этом смехе слышалась любовь.
– Ничего-то ты не понимаешь, – сказал он. – Мне нужно встать. И смыть с себя эту гадость. И поторопиться на свой пароход. – Теперь его голос звучал серьезно. – Мне нужно ехать, Мари. Нужно… – Поколебавшись, он добавил: – Я еду жениться на своей чарлстонской красавице.
Мэри согнулась от боли. На цыпочках она вышла из кухни на омытые дождем ступени крыльца.
Темное небо низко нависло над головой, было почти ничего не видно. Мэри не могла определить время суток, потому что на углу улицы стоял огромный бочонок с пылающей смолой. Огонь освещал узкое пространство вокруг бочки, в то время как клубы густого черного дыма делали все остальное совершенно невидимым. Бочки стояли на каждом углу. Все время, хотя без четких интервалов, палили пушки, глухие выстрелы свинцовой тяжестью отдавались в истерзанном сердце Мэри.
Она брела вслепую по пустынным темным улицам, задыхаясь от дыма и затыкая уши, чтобы не слышать оглушающей пальбы пушек, брела, пока чуть не упала, споткнувшись обо что-то в темноте. Тогда, чтобы не потерять дороги в сплошной пелене дыма, она стала держаться рукой за стены темных домов. Она плакала. Плакала от едкого дыма, а может, от сжигающей ее душу боли. О причине своих слез она не думала.
На следующем углу Мэри услышала скрип несмазанных колес и остановилась. Вытерев глаза запачканными в саже руками, она попыталась разглядеть сквозь пары дыма, чей это экипаж. Тем временем дождь усилился – он слепил не хуже дыма. Мэри удалось разглядеть тележку, лишь когда она едва не столкнулась с ней. Это была старая деревянная повозка, доверху нагруженная ужасающей грудой распухших, разлагающихся трупов. Безжизненные конечности свешивались через края повозки, раскачиваясь от толчков. Они казались символами самой смерти.
Мэри рухнула на землю и закрыла глаза. Юбки ее тут же промокли. Она слышала собственное судорожное дыхание, слышала, как от ужаса стучат ее зубы. Повозка проследовала дальше. Возница кричал уже в следующем квартале:
– Выносите мертвых!
И дальше, квартал за кварталом, голос его звучал все глуше и глуше, пока наконец не остались лишь пушечная пальба и стук дождя о кирпичи тротуара.
Вскочив на ноги, Мэри побежала. Порой она падала, поскользнувшись в глубоком месиве грязи, ползла на четвереньках, пока не добиралась до следующего тротуара, поднималась на ноги и бежала дальше. Бочки горящей смолы казались ей маяками, хотя дым мучительно слепил глаза.
Когда она, вся почерневшая, наконец добралась до двери дома Сазераков, руки и ноги отказывались ей повиноваться. Крича, она забарабанила в дверь. Ей открыл Жак.
– Жак, Жак, прошу тебя, ради Бога, впусти меня! Это я, Мэри Макалистер.
Держа в одной руке фонарь, а в другой пистолет, высоченный дворецкий, согнувшись, вглядывался сквозь узкую щель в полные отчаяния глаза Мэри.
– Господи Боже мой, – выдохнул он наконец, – а я считал вас уже мертвой. – Положив фонарь и пистолет на пол, он распахнул дверь настежь. – Входите же, дитя мое. Вы у себя дома.
Глава 63
Мэри пыталась укрыться от мучивших ее кошмаров в стенах дома. Чтобы забыться сном, она даже прибегла к опиумной настойке бабушки. Но яркие видения, посещавшие ее в эти моменты, пугали больше, чем реальность. А при пробуждении к этим снам присоединялась боль воспоминания о Вальмоне.
«Займись делом, – сказала она себе в конце концов, – необходимо чем-нибудь заняться». Она обнаружила письмо, которое ей принес Жак. Его прислал доктор Бриссак во время ее отсутствия.
«Нам необходима ваша помощь, если у вас достаточно мужества, – писал он. – Нужно ухаживать за больными, а у нас не хватает рук. Помогите нам».
Замотав плечи и голову шалью, Мэри вышла навстречу сплошной пелене дождя и дыма. Жак перекрестил ее вслед.
Из всего, что ей довелось видеть до сих пор, больница оказалась самым кошмарным зрелищем. Все койки были заняты, люди лежали и на матрасах, и просто на полу, между кроватями, и в коридорах. Ступени приемного покоя, сам приемный покой, все углы были заполнены больными и умирающими. В воздухе стоял запах крови, рвоты и смерти.
Прибинтовав смоченный в уксусе тампон под носом, Мэри выносила горшки и грязное белье. Она помогала обтирать и переворачивать больных, заворачивать в саван покойников. За больными ухаживали сестры из монастыря урсулинок.
Хотя они никогда не жаловались на усталость, круги под их глазами и изможденные лица говорили сами за себя.
Кроме Мэри здесь были и другие женщины, пришедшие помогать. Она видела среди них миссис О'Нил, свою бывшую хозяйку, но поговорить с ней не успела. «Мелодичностью голоса, воспоминаниями о родной Ирландии она, наверное, напоминает всем залетевшего сюда ангела», – подумала Мэри. Как много ирландцев было среди больных! По словам одной из сестер-урсулинок, лихорадке были наиболее подвержены те, кто недавно иммигрировал в страну.
Войдя в палату в сопровождении двух других врачей, Бриссак поймал Мэри глазами.
– Мадемуазель, помогите мне! – крикнул он. – Нужен кто-нибудь, кто говорит по-французски, а сестер мне не хочется отрывать от их богоугодной миссии.
Мэри поспешила к нему.
Довольно скоро она убедилась в правоте Мари Лаво. Здешние методы лечения могли убить и здорового.
– Дайте мне ланцет и чашу, – приказал Бриссак. – Я хочу пустить этой женщине кровь.
– Но, доктор, она и так истекает кровью. Взгляните на ее нос.
– Говорю вам, дайте мне ланцет, мадемуазель, и чашу. Вы – женщина и о медицине не имеете ни малейшего представления, так что не будем спорить.
Мэри достала инструменты из коробки, которую он положил на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172