Но нет, это может поощрить других мужчин бросить второй и третий взгляд на эту маленькую красавицу. А это никуда не годится, решила графиня. У ее сына-тугодума хватает забот и без соперников.
Зато она помогла Афине выбрать то, что приличествует молодой леди, не советуя носить ни девственно-белый цвет, который надевают девушки, впервые появляющиеся в свете, ни скромные фасоны, которые должна носить совсем юная барышня. Выбирая ткань для леди Ренсдейл, они увидели бирюзовый шелк такого же цвета, как и глаза у Афины, и муслин с узором из тонких веточек и мелких бирюзовых цветочков. Потом там оказался бледно-розовый атлас, от которого ее кожа казалась фарфоровой, бледно-желтая тафта, которая перекликалась с ее белокурыми локонами, и бархат кораллового цвета, в тон к ее камее. Конечно, ей были нужны туфли и перчатки, нижние юбки и подходящие к платьям мантильи; нужно было изучать модные журналы и бывать на примерках.
Неудивительно, учитывая влияние графини и доходы графа, что портнихи часто приходили в Мэддокс-Хаус, что бы подколоть, приметать и снова подколоть. В противном случае Афина отменила бы половину заказов.
Она перестала чувствовать себя виноватой в том, что тратит на себя столько денег брата, когда увидела, что куплено для гардероба леди Ренсдейл. Все эти вещи скорее всего будут отданы горничным после того, как ее невестка разрешится от бремени. В качестве подачки своей совести Афина купила кусок самого тонкого батиста, чтобы нашить крошечные платьица и шляпки для своего будущего племянника или племянницы, пока она будет сидеть подле Троя, и книг, чтобы читать ему, – разумеется, записав расходы на счет Ренсдейла.
Если бы леди Марден делала все по-своему, Афина не могла бы уделить брату и десяти минут. Несмотря на постоянные жалобы на нездоровье, графиня обладала неистощимой энергией, когда речь шла о походах по лавкам; этой энергии у нее было больше, чем у Афины, ее горничной и леди Дороти, вместе взятых.
Сестра графа ограничилась несколькими покупками и вернулась к своим визитам в сиротские приюты и другие не менее полезные заведения для нуждающихся. По ее словам, она развивала представления мистера Карсуэлла о положении этих несчастных. Он говорил, что такие уроки ему не требуются, потому что его доход едва покрывает счета от портного, но он ходил с ней, а потом помогал ей записывать ее наблюдения, так что она могла писать докладные записки в различные комитеты, занимающиеся принятием законов для улучшения условий бедных слоев населения. Дороти считала, что Карсуэлл должен баллотироваться в палату общин. Он считал, что Дороти должна отправиться с ним в Воксхолл на танцы. Она считала, что он бездельник; он считал, что она слишком часто хмурится. Оба проходили стадию обучения.
Йен не бросил своих дам. Он сопровождал их в каждую лондонскую лавку, как казалось Афине. Она никогда еще не видела такой услужливости, такого внимания, такого выбора тканей. Она не считала это истинным блаженством, ведь основано оно было на деньгах Мардена и на его прежнем покровительстве этим модисткам. Каждая портниха знала его, равно как и каждая леди, подходившая к витрине лавки или пришедшая на примерку. Некоторые из тех, с кем он обменивался приветствиями, вообще не походили наледи.
Каждый раз, когда граф, сопровождая их повсюду, наводил блеск на свой приятный облик при помощи любезности, ласкового обхождения с матерью, осторожного обдумывания мнений Афины, появлялась другая женщина, чтобы лишить блеска его доспехи. Леди Марден уверяла мисс Ренслоу, что она дева, попавшая в беду, что ее заедят светские волки, но Афина не желала, чтобы ее спасал рыцарь, который проводит каждую ночь с другой женщиной. Она была так же далека от того, чтобы принять его предложение, как от того, чтобы испытывать восторги от приветствий его бывших пассий.
Но вот к чему она испытывала близость, и близость восхитительную, так это к тканям – таким мягким и гладким на ощупь, что в сшитых из них платьях она казалась себе почти неприличной, как если бы все же была одной из любовниц Йена. Из-за новых платьев потребовалось обзавестись и новым бельем, и Афина купила белье самое шелковистое, отделанное кружевами, самое легкомысленное, какое могла найти. Впервые в жизни Афина выбирала предметы интимного туалета не потому, что они теплые, практичные или ноские. Она выбирала их просто потому, что они ничего не скрывают, и не скрывала этого от себя.
В эти лавки Йен с ней и с матерью не ходил. Но он шептал ей, когда она шла к корсетнице или к чулочнице:
– Купите что-нибудь рискованное, Эффи, на тот случай если я все же уговорю вас вскоре выйти за меня.
Она не должна учитывать мужскую реакцию на ее сорочки и чулки, говорила себе Афина, беря в руки розово-прозрачное неглиже, которое явно было сшито для соблазна. Она изо всех сил старалась прогнать мысли о том, что подумает о ней его сиятельство, увидев ее в нем, но только об этом, и думала. Чем больше она велела себе не учитывать его реакцию, тем больше думала о его улыбке, блестящих проницательных глазах, о его руках, сильных и ласковых. На этом неглиже, на ней. На кровати. Неторопливо снимавших с нее это неглиже.
– Я его возьму, – сказала Афина лавочнице. Эту покупку она оплатила из своих личных денег. С ее старшим братом случился бы удар, если бы он заплатил за этот невесомый ночной туалет. Афина была от него в восторге. Она вышла из лавки с такой улыбкой, которая могла бы расшевелить и древнего старца.
А Йен наслаждался тем, что тратил денежки Ренсдейла. Если Афина заказывала одно дневное платье, граф велел портнихе сшить два или три.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97