– Тетя, Карлуша объелся в оранжерее малиной. Он, – указала Гедвига на Шварца, – не велел Карлуше есть больше, а Карлуша не слушался, показывал язык и все ел.
– Андрея Ивановича суда! – зарычала императрица.
Через минуту пред ней предстал начальник страшной Тайной Канцелярии.
– Взять этого остолопа! – кричала она, указывая на побелевшего, трясущегося гувернера. – Высечь розгами! В смирительный дом его!
Шварц кинулся было к ногам императрицы, но Ушаков схватил его за шиворот и легко выволок за дверь, даром что смолоду в новгородской вотчине, шутя, перенашивал девок через лужи, когда ходили по грибы.
Но тут вмешался сам герцог Бирон. Он был недоволен таким оборотом дела: обижали немца. Он велел отпустить Шварца, выдать ему тысячу рублей и немедля выслать за рубеж, во-свояси.
Между Анной Иоанновной и Бироном пробежала черная кошка.
Этот холодок продержался весь вчерашний день. Никто из них – ни Анна Иоанновна, ни Бирон – не хотел первым итти на примирение.
А Карлуша сегодня уже был здоров. Он шалил попрежнему. За обедом нарочно облил мозельвейном новый, попугайного цвета, кафтан у Куракина, сорвал парик с Ушакова, плевал на фрейлинские белые фонтанжи. А после обеда забавлялся в большом дворцовом зале тем, что наступал фрейлинам на шелепы и стегал ивовым прутом по ногам приглашенных ко двору сановников.
Некоторые из более молодых и ловких, как например обер-гофмаршал Левенвольде, легко подпрыгивали, избегая удара. Но тем, кто был постарше и потучнее, как генерал-аншеф князь Барятинский, увернуться не удавалось: ивовый прут больно стегал по икрам в шелковых чулках.
Анна Иоанновна, глядя на эти карлушины проделки, смеялась от души и говорила всем:
– Глядите, князь Барятинский на правеже стоит! Куку!
Бирон сегодня смотрел немного ласковее, но все еще продолжал дуться за этого проклятого Шварца, которого уже и след простыл.
И вот это больше огорчало императрицу, чем опухшие ноги и боль в пояснице – к ним Анна Иоанновна давно привыкла. С хворью, видно, ничего не поделаешь. А он, любимый, дорогой, так жестоко, немилосердно поступает!
Слезы снова потекли из глаз. Захлюпало в носу. Платок был изорван. Анна Иоанновна высморкалась в подол шелкового шлафрока и сидела, задумавшись.
Ее здоровье сегодня вовсе не было хуже, чем вчера или позавчера, но сегодня она нарочно не пошла никуда из опочивальни. Хотелось посмотреть: кто первый придет мириться? И будет ли беспокоиться Иоганн, что она в такой чудный день лежит в комнате? Она сидела и все время прислушивалась: не идет ли?
Но Бирон не шел.
Анна Иоанновна волновалась. Ей не терпелось. Она уже хотела сама первая пойти на примирение – послать Юшкову за ним в манеж, как услыхала в саду знакомый, гордый голос: Бирон спрашивал у кого-то из слуг о здоровье императрицы. От радости захватило дух: идет, беспокоится, любит!
Она приложила руки к широкой груди – сердце колотилось так сильно, точно готовилось вырваться наружу сквозь всю толщу жира.
Анна Иоанновна не придумала еще, как держать себя, когда он придет, с каким выражением лица встретить его, а он уже входил в опочивальню, высоко подняв голову, глядя как орел.
Она не сдержалась – улыбнулась.
– Ну что, Аннушка? Что, милая? Нездоровится? – участливо спросил он, делая вид, как будто размолвки не было.
Бирон подошел к кровати, сел и поцеловал Айну Иоанновну в ее карие глаза.
– Нехороший! Злой! Ты меня не любишь! Оставил одну! – лепетала она как обиженная девочка.
– Ты же ушла из зала, не сказав мне ни слова! Я ждал тебя все время в манеже. Думал, что ты приедешь. А ты гневаешься по пустякам, капризничаешь, – говорил он, обнимая ее тучные плечи.
– Как же мне каприжесной или упрямой не быть, коли мои родители обои были каприжесные? А ты что там делал? – перевела она разговор, давай понять, что мир восстановлен.
– Смотрел с обер-берейтером новые персидские седла и ковку лошадей. Подлецы заковали на левую переднюю «Фаворита»! А ты занималась здесь делами? – спросил он, указывая на сброшенный на пол том «деяний» кардинала Барония и какой-то лист бумаги.
– Ушаков принес доклад Сената по делу Возницына.
– Что, господа Сенат уже подписали сентенцию? – спросил Бирон.
– Нет. Юстиц-коллегия не составила сентенции. Говорит, что Возницын пытан, а Борух – нет. Надо им розыскать. Прочти-ка!
Бирон нагнулся и поднял бумагу. Он давно догадался, что это и есть тот доклад Сената, о котором ему только что рассказал Липман и ради которого он примчался из манежа во дворец.
Бирон быстро пробежал доклад. В нем было слово в слово то, что и в липманской копии.
– Значит, будут пытать старика! А зачем? Разве дело и без этого не ясно? – недовольно спросил Бирон.
Анна Иоанновна испугалась: эта дрянная бумажонка из Сената чем-то неприятна ему!
– А как же? – робко сказала она. – Сенат прав. Борух может назвать еще кого-либо.
– Я скажу, кого он при первом же розыске назовет: своего хозяина, обер-гоф-фактора Липмана, – загнул он один палец, собираясь считать дальше.
– Да полно тебе! – остановила его Анна Иоанновна.
Она поняла: Иоганн недоволен тем, что этот старый еврей под нестерпимой пыткой расскажет про торговые дела герцога. И подьячие Тайной Канцелярии будут трепать высокое герцогское имя.
Бирон встал и заходил по комнате.
– Я не знаю все-таки, кто кому повинуется: императрица Сенату или Сенат императрице? – уколол ее в самое больное место Бирон.
– Ну что ты, Иоганчик, пристал ко мне с этим жидом? Да делай, как знаешь!
– Я знаю одно: оба виноваты. Пусть Сенат укажет, какое наказание они заслужили, ты подпишешь – и все!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109