Возницын не находил себе места.
Он решил пойти в город.
До старых, замшелых стен Белого города с кое-где осыпавшимися кирпичами и четырехугольными зубчатыми башнями ворот, в которых лепились стаи голубей, Возницын дошел быстро.
Но когда вошел в Белый город, он умерил шаг и, осматривая прохожих, медленно направился к индийскому гостиному двору.
Какие-то старухи плелись к Рождественской церкви, прошли пехотинцы Терского полка, на верблюде проехал широкоскулый калмык. Верблюд медленно ступал своими неуклюжими ногами, брезгливо поглядывая по сторонам.
Индийский гостиный двор был обнесен высокой каменной стеной. Сквозь широкие ворота двора виден был народ, ходивший мимо ларей. Мелькали разноцветные женские платья.
Возницын поспешил туда.
Он шел вдоль ларей, где торговали яркими персидскими и индийскими «истканиями» – шелком, бязью, коврами, табаком, ладаном, персидским горохом, сарацинским пшеном.
Торговля шла без крика и шума, как на русском и армянском гостиных дворах: индийцы не торговались, а назначали цену без запросу.
Возницын несколько раз обошел все лари и проглядел толпившийся у них народ – Софьи не было.
Тогда он направился к Кабашным воротам. Его тянуло туда, к Кутуму, где в тот памятный вечер началось их сближение.
Не доходя до Кабашных ворот, он глянул к Николе Гостинскому – нет ли здесь Софьи. Но и в церкви ее не было.
Возницын прошел сквозь ворота к мутному Кутуму. Оба берега были пусты. Он постоял немного, вспоминая приятную поездку в Казанскую слободу, и пошел назад.
Возницыну не хотелось так скоро уходить из Белого города. Он решил посидеть в торговом кабаке, а потом побродить еще по астраханским улицам: авось где-либо встретит Софью.
У самых Кабашных ворот стоял кирпичный кабак.
Здесь обычно собирался весь торговый люд и моряки. Здесь говорили на разных языках – на русском, армянском, татарском, персидском, греческом, немецком, голландском. Но говорили об одном и том же: о шелке, каразее, мехах, юфти; о пудах, аршинах рублях; о норд-весте и зюд-осте, о «моряне» и «сарайчике»; о Дербенте и Баку, Архангельске и Питербурхе.
Возницын вошел в кабак.
Он сел в уголок, спросил венгерского и огляделся.
За средним столом сидела компания армян. Сдвинув на затылок бархатные с четырьмя острыми углами шапки и расстегнув фиолетовые кафтаны, украшенные рядом густо-посаженных серебряных пуговиц, они курили общий кальян и о чем-то горячо спорили.
Сбоку от них сидел высокий белозубый индиец. Он спокойно говорил с низеньким, толстощеким татарином в пестром халате и стоптанных желтых сафьяновых сапогах. Татарин, видимо, был в затруднительном положении: он пощипывал жиденькую бородку и то снимал с бритой головы скуфейку, то снова надевал ее.
– Залез, бедняга, в долги – придется уступить индийцу-ростовщику одну из своих жен, – подумал Возницын, зная, что индийцы приезжали в Астрахань без женщин.
По другую сторону от армян расположилась группа европейцев, в париках и шляпах. Низко склонив над столом головы, они шептались о чем-то.
Возницын сообразил: у этих, очевидно, шел разговор о каком-либо товаре в роде красной меди или дегтя, запрещенных к вывозу за границу.
По соседству с Возницыным пили просто, безо всякого дела, свои русачки: констапель и какой-то человек с выпученными, рачьими глазами.
Человек с выпученными глазами говорил шопотом, который был слышен во всех углах кабака:
– Я те скажу, куманек: эта сука, губернатор Волынский, все сделал, пропади он пропадом! Готовился, вишь, царя встречать, так из Кремля все деревянные домишки повыбросил. Ну и мой выкинул. С тех пор и живем в землянке, в Безродной слабоде. А ведь сам знаешь: царю Петру не до наших избенок тут было – из низового похода не солоно хлебавши вернулсся…
Констапель, испуганно озираясь, останавливал приятеля:
– Окстись, Парфеныч! Что ты мелешь? Не хочу с тобой говорить. У тебя язык заполоскал, словно брамсель, когда рулевой держит круто!..
И он уже порывался встать, но приятель умолк. В это время из компании торговцев, одетых на европейский манер, поднялся один.
– Я буду ждать. Приезжайте! – сказал он.
– Ба, да ведь это ж князь! – обрадовался Возницын. – Вот с кем я поговорю о Софье, расскажу всё. Ему будет интересно: он помнит Софью. Масальский! – окликнул Возницын.
Масальский обернулся.
Увидев Возницына, он подошел к нему.
Масальский был чем-то смущен – он не смотрел приятелю в глаза.
«Чудак князь: стесняется, что я застал его с этими купцами. Сам Карлуша фон-Верден сбывал за море свинец и деготь, как семнадцать месяцев жалованья не платили», – подумал Возницын.
– Ты что ж это, князь, с Ильина дня глаз не кажешь? – спросил Возницын, здороваясь с Масальским. – Садись, потолкуем. У меня есть о чем поговорить с тобой!
Востренькие глазки Масальского как-то растерянно забегали.
– Все недосуг, Сашенька! Ведь мы теперь в Ярковской гавани маемся, сам знаешь. Новая метла – капитан Мишуков – с ума сходит: велел для движения людей иметь в неделю четыре экзерциции – две от мушкетного артикулу, да две…
– А знаешь, ведь мишуковская наставница, та черненькая, синеглазая, здесь, в Астрахани! – весело перебил приятеля Возницын. – Помнишь ее? Чудная девушка! Я с ней часто встречаюсь…
Масальский рассеянно слушал Возницына, вертя из стороны в сторону своим вострым и длинным, как у дятла носом.
– Надо ехать. Потом расскажешь! Вижу, вижу: души в ней не чаешь, – скривился он.
– С Андрюшей-то видишься? – спросил Возницын.
– Как же – рядом стоим! Он у меня с левого борту…
– Кланяйся ему! А коли будете в Астрахани, непременно заходите – вином угощу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109