надо ехать домой.
(Письмо она давно решила отвезти в другой раз.)
Масальский не удерживал ее.
Софья встала из-за стола и хотела, было, сделать шаг, но пошатнулась и едва не упала, если бы во-время не поддержал Масальский.
– Что такое? – с ужасом спросила она, опускаясь на скамью.
– Ничего, ничего, пройдет! – криво усмехался Масальский. – Это дербентское зелье – оно с ног валит!
Масальский и сам не очень твердо стоял на ногах: он выпил в несколько раз больше Софьи.
Софья с минуту посидела на скамейке и вновь попыталась подняться. Но ее ноги совершенно отказывались двигаться.
– Софьюшка, вы прилягте, на минутку отдохните, это скоро пройдет, – уговаривал Масальский, кое-как подводя Софью к постели. – Полежите, а я пойду на палубу!
И Масальский, стараясь итти возможно ровнее, вышел из каюты. Софья осталась одна.
Шнуровка корсажа сильно давила – Софья слегка отпустила ее. Клонило ко сну.
Софья с вожделением глянула на подушку в грязной наволочке, но продолжала сидеть, опираясь плечами о стену.
На реке поднялся небольшой ветер – шкоут чуть покачивало. И это мерное покачивание убаюкивало.
Софья пялила глаза, стараясь не уснуть.
Солнце зашло, и в каюте с каждым мгновением становилось темнее. Софья сидела, обдумывая положение. Мысль ее работала лихорадочно.
– Засиделась. Напрасно пила! – думала она.
Масальский держал себя хорошо, не позволял себе никаких вольностей – с этой стороны опасений не было. Тревожило другое: что сказать капитанше, явившись ночью домой?
– Скажу: управительница не отпускала ехать вечером. Оставила ночевать. Посижу здесь до утра, а утром он отвезет…
Шкоут мерно покачивался.
…Она открыла глаза: к кровати, на цыпочках, подходил Масальский.
Увидев, что Софья не спит, Масальский укоризненно протянул:
– Софьюшка, голубь мой, а вы не спите? Я вас разбудил? – шопотом говорил он. – Я только за шинелью пришел: укладываюсь спать наверху. А вы лягте, родная, лягте, не стесняйтесь!..
Он говорил все это так просто и убедительно, точно старший брат журит младшую сестренку, что Софья и в самом деле почувствовала себя в чем-то виноватой. Она и не подумала сопротивляться, когда Масальский осторожно взял ее за плечи и уложил на постели.
– Грязная наволочка – ну и пусть! – мелькнуло в голове у Софьи.
Софья вытянула ноги на кровати и даже улыбнулась – так было хорошо. Сейчас не хотелось думать ни о чем – ни о письме, ни о предстоящем разговоре с капитаншей, ни о том, что давит нерасплетенная коса. Сейчас хотелось спать, спать и спать…
Масальский не уходил. Он присел на край постели и положил руку на полное плечо Софьи.
Софье лень было шевельнуться, лень было сказать: что же вы не уходите?
Кровать, каюта, все-все – плыло, кружилось волчком. Казалось, что шкоут попал в какой-то сумасшедший водоворот.
Рука Масальского медленно сползала от плеча к труди. Рука стала дрожать.
И в одно мгновение уставший, затуманенный вином мозг Софьи прорезало воспоминание: ночь в Славянке, грек. Она встрепенулась, стараясь побороть усталость и сон.
– Что надо? – заплетающимся языком спросила Софья.
– Ничего, Софьюшка, ничего. Туго стянуто. Я отпущу немного. Ничего! – бессвязно бормотал Масальский, все крепче прижимаясь к Софье.
Его руки стали вдруг настойчивыми и грубыми…
Софья закричала, рванулась из рук Масальского, напрягая последние силы, но сил было мало…
И в полутьме каюты Софья на одно короткое мгновение увидела над собой куриное личико мичмана, передернутое какой-то необычайной гримасой.

* * *
Софья проснулась от жажды: нестерпимо хотелось пить. Во рту было сухо и горько.
Софья лежала, соображая: где же она?
За бортом лениво плескались волны, чуть покачивая судно.
«Еще плывем из Москвы в Астрахань» – была первая мысль. Но тут же Софья с ужасом почувствовала – на постели, бок о бок с ней, кто-то лежит.
Она повернула голову и при лунном свете, освещавшем каюту, увидела: рядом с ней, на подушке, лежало чье-то незнакомое, востроносое, мужское лицо. От него несло винным перегаром.
Мгновенно вспомнилось все.
Что-то заныло, упало в груди, похолодели руки…
Софья вскочила и, осторожно, боясь разбудить Масальского, сползла с постели.
Встала, шатаясь, как пьяная, хотя от давешнего хмеля остался только горький вкус до рту и горький осадок на душе. В изнеможении оперлась о стену. Руки упали безвольно вдоль тела. Она стояла, запрокинув голову.
– Господи, что же со мной стало?
Слезы неудержимо текли по щекам.
– Нет, бежать, бежать скорее отсюда! От этого позора! – очнулась она.
Софья дрожащими руками поспешно приводила себя в порядок. Зашнуровывая корсаж, схватилась: а где же письмо?
Асклиадино письмо исчезло.
Как ни противно было, подошла на цыпочках к кровати.
На сбитой постели лежал, разбросав ноги и руки, точно пьяный посадский под забором, востроносый мичман. Один глаз был чуть приоткрыт. Изо рта вылетали какие-то булькающие звуки.
Софья глядела на него с отвращением, с брезгливостью и, в то же время, словно не могла оторваться.
Должен был бы стать самым близким человеком, а стал непереносимым: курье – без подбородка – личико противно до тошноты!
Софья чуть сдержалась, чтобы не плюнуть в этот мерзкий, куриный лик.
Отвела взор. Глянула на пол.
У кровати валялся серо-голубой мичманский галстук. Рядом с галстуком лежало злополучное письмо келарши Асклиады.
Софья схватила его – конверт был цел, только чуть надтреснулась сургучная печать, – сунула за корсаж и, не оглядываясь, кинулась вон из каюты.
От луны на палубе было светло, как днем. Палуба походила на цыганский табор – она вся была заставлена пологами, под которыми матросы укрывались на ночь от комаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109