II
В Путятине только-что отужинали…
Обычно после ужина не занимались ничем. Софья, шелками вышивавшая для тетушки салфетку, складывала работу до завтра, а сама Анна Евстафьевна оставляла в покое свои мотки шерсти, разматывать которые она заставляла бездельничавшего отставного капитана Сашу Возницына.
Тетушка приказывала ключнице принесть орехов, сырого гороху, брюквы, моченых яблок, и все втроем (Помаскина, Софья и Возницын), пододвинув скамейку к жарко накопленной печке, садились поговорить.
Где-то в углу трещал сверчок, в трубе завывал ветер. Было тепло и уютно. Приятно было сидеть, грызть орехи и слушать рассказы. Рассказывали все: тетушка – про самодуров соседей-помещиков, Софья – про поездку с Мишуковыми за рубеж, а Возницын – о житье-бытье астраханских татар или персов, в Астрахани он за четыре года хорошо познакомился с ними.
В беседе незаметно коротали остаток долгого зимнего вечера. Наконец, тетушка все чаще и чаще крестила зевающий рот, свеча уже догорала до самого шандала, и Анна Евстафьевна говорила:
– Ну, детки, пора спать!
И первая подымалась с уютного теплого местечка.
Возницын в Путятине отдыхал душой. Он никуда не отлучался из сельца – ему так хорошо было с Софьей и тетушкой! Он совсем забыл о том, что где-то есть вотчина, крестьяне, подушные подати и постылая жена. Возвращаться в Никольское он пока не думал, да и не было нужды. Возницын хотел выждать, чтобы приехать, к тому моменту, когда духовная дикастерия разберет его дело о разводе с Аленой. Он полагал, что к будущей весне дело решится. И преспокойно сидел у гостеприимной, милой тетушки Помаскиной.
Сегодня рассказывала Софья. Она вспоминала о Кенигсберге.
– Постой, Софьюшка, кто-то стучит! – перебила ее Анна Евстафьевна.
Все прислушались. В сенях раздавались голоса.
– Кто бы это там? – вскочил Возницын.
– Нет, ты не ходи, я сама, – сказала тетушка, легко подымаясь с места.
По голосу тетушки, здоровавшейся с приезжим, легко было догадаться – приехал кто-то знакомый, свой.
– Раздевайся и приходи ко мне! Поговорим! Лошадь без тебя уберут. Палашка, а ты принеси ко мне в столовую горницу ему поужинать! – отдавала приказания Анна Евстафьевна.
Затем она быстро вошла к Возницыну и Софье, ожидавшим ее, и сказала вполголоса:
– Сидите тихо! Приехал из Никольского, – и ушла, унося с собой огарок свечи.
Возницын притянул к себе Софью, и они сидели в темноте, прижавшись друг к другу. Слушали.
Тетушка говорила с мужиком, раздевавшимся на поварне.
Дверь из горницы в сени была открыта – сонная Палашка, почесываясь и зевая, ходила из поварни в столовую горницу, приносила ужин. Вот шлепнула на стол краюху хлеба – нож стукнул черенками, поставила деревянную солонку. Затем принесла чашку щей – брякнула об стол ложкой. Кот Васька, услышавший звон посуды, спрыгнул с печки, замурлыкал. Палашка сердито прикрикнула на него:
– Брысь ты, окаянный!
Послышались шаги: тетушка шла с мужиком. «Какого дурака Алена прислала?» – думал Возницын.
– Ступай, Палашка! Постели ему на печке, – сказала тетушка. – Ну, Фома, садись, ешь да рассказывай!
– Спасибо, матушка-барыня! – отвечал мужик и на секунду умолк, видимо крестился на образа.
Возницын узнал его по голосу – это был глуповатый, но самый сильный во всем Никольском мужик.
Раздалось вкусное чавканье: проголодавшийся и промерзший Фома быстро ел.
Возницын и Софья сидели, не шевелясь.
– Так что ж, ты один приехал в Смоленск?
– Не, сама барыня приехадчи, – отвечал Фома.
Возницына взорвало:
– Не вытерпела – прилетела! – гневно зашептал он, но Софья прикрыла ему рот рукой:
– Ти-и-ше!
– Зачем же вы пожаловали? – спокойно спрашивала тетушка.
– Барина Лександра Артемьича ищем. Афонька сказывал – уехал за польский рубеж лечиться, а когда и скоро ль вернется – от Афоньки не дознались. Барыня его уж и на конюшне стегать пробовала.
– Вот стерва! – зашипел Возницын.
Ему стало жаль ни в чем не повинного Афоньку.
– А почему ж она сама не приехала в Путятино?
– Хотели приехать, да вчерашней вьюги испужались. Я и то чуть было не заблудился тут у вас…
– Тебя, стало быть, в проведы прислала, не слыхать ли где про твоего барина? – спросила Помаскина.
– Ага, – ответил Фома, выхлебывая дочиста чашку щей.
– Ну, так вот, теперь ступай, ложись спать! А завтра я с тобой чуть свет поеду в Смоленск. Сама все расскажу барыне. Ты наелся?
– Много благодарны, барыня-матушка!
– Ступай, я те покажу, где ляжешь. Да не разговаривай там а ложись и спи: завтра подыму чем свет!
Фома и тетушка ушли. Через некоторое время Анна Евстафьевна вернулась к Софье и Возницыну. Она плотно прикрыла дверь, поставила свечу на стол и сказала, улыбаясь:
– Каково? Счастье, что вчера метель поднялась!
Возницын вскочил с места:
– Все равно, я бы ее отсюда выкинул!
– Ну, не петушись, Саша! Дело-то пустяковое. Сиди спокойно! Завтра я еще до света поеду с этим болваном в Смоленск и скажу Алене, что ты уехал в Польшу лечиться, обещал, мол, весной вернуться в Никольское. Вот и все.
– Чтоб только дворня не сказала ему, что Саша здесь! – вставила Софья.
– Не бойся. Сейчас он уже храпит – намерзся, устал за сутки, по такой дороге едучи. А завтра я раньше его встану и не отпущу от себя ни на шаг. Ступайте, детки, спите спокойно!

* * *
– Что же ты, Аленушка, до места не доехала – почитай у самой нашей околицы остановилась? – с шутливой укоризной сказала Анна Евстафьевна, входя в хату Герасима Шилы.
– Как же ехать было, пани Помаскина: этакая завируха поднялась! Я не пустил! – ответил за Алену Герасим Шила.
– Ну, рассказывай, как живешь, как матушка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109