Куда же они все ушли, почему я остался один? В полусне настало первое госпитальное утро. А сколько их еще впереди?
Пришла сопровождавшая нас медсестра и передала раненых сестре госпитальной. Ходячих сразу разместили по шахтерским семьям. На перевязке врач, осмотрев мое лицо, приказал раны больше не перебинтовывать. Когда сняли повязку, я украдкой успел заглянуть в кусочек зеркала на окне и ужаснулся: семнадцать ранений на лице! Один из осколков застрял в веке левого глаза – очевидно, сработал рефлекс, и веки успели закрыть глаза раньше, чем хлестнули осколки. Через несколько дней осколки начали «выходить» сами. К концу недели, когда раны на лице стали заживать, созрело окончательное решение – бежать в полк. На очередной перевязке один из раненых сообщил:
– У тебя, браток, на лопатке, где рана, кость видна.
Это меня крайне огорчило, но все же мысль о побеге не отбросил. В тот день нашу группу перебросили в госпиталь легкораненых 5-й ударной армии. Располагался он на бывшем Конном заводе им. С. М. Буденного. Снова размещаемся по хатам, снова на пятьсот легкораненых одна медсестра. Как им, бедняжкам, было тяжело! Но раненые не слышали от них ни грубого слова, ни окрика, ни жалобы на работу. У этих самоотверженных людей все было подчинено одному – создать максимально возможные условия для быстрого выздоровления раненых. Запомнился главный врач госпиталя, крутой, суровый мужик. При нем самые скандальные раненые умолкали.
Стоило услышать: «Главврач идет!» – и все сразу затихали. Спасибо им, фронтовым медикам. Сколько бойцов каждый из них вернул в строй! Сколько ран перевязали их терпеливые, не знавшие устали руки! Побег наметил на завтра, сегодня пойду на перевязку, а под утро – в путь. На кровати, оставлю записку: ушел в свой полк. Основная группа раненых находилась в школе. В перевязочной очередь. Тяжелый, воздух от ран, бинтов и лекарств забивал; дыхание. Когда стали отдирать наклейку на плече; от нетерпимой боли все поплыло перед глазами, и я рухнул на пол. Пришел в себя и услышал упрек врача:
– А еще летчик!
Ночью у меня поднялась температура. Пришлось пока от побега отказаться: вдруг такое случится, в пути? Снова потянулись серые госпитальные, дни, томительное ожидание, когда закроется рана. На перевязке снимут наклейку, промоют риванолом и смажут края мазью Вишневского, заклеят и – будь здоров, гуляй, набирайся сил. А каково гулять, когда знаешь, что все воюют, что ребята, каждый: день без тебя идут в бой! Во второй половине августа прошел слух – госпиталь перебазируется на запад. Это обрадовало, – значит, успешно наступаем! Решил воспользоваться, суматохой и осуществить план побега, но предварительно поговорить с хирургом. Тот выслушал, понимающе улыбнулся и осмотрел рану. Долго что-то хмыкал, говорил «м-да», потом сообщил:
– Ждите решения.
Решение было неожиданным – направить в: фронтовой госпиталь, еще дальше в тыл, сначала, в Каменск, затем в Сталино Ныне г. Донецк. – Ред.

. Вот тебе и, посоветовался!
Среди раненых я один оказался летчиком. Это обнаружилось на перевязках. Врач, взяв историю болезни, всякий раз с удивлением переспрашивал: «Вы летчик?» Вопрос был не случайным, в госпитали наземных войск авиаторы попадали редко. Летчик, получив серьезное ранение, погибает вместе с самолетом. А получив легкое ранение, приводит самолет на свой аэродром, и старается лечиться у себя. Кроме того, в каждой воздушной армии был свой авиационный госпиталь.
Ко мне все чаще подходили раненые.
– Говорят, вы летчик?
– Да.
– Истребитель?
– Нет, штурмовик.
– У нас есть претензии…
Я надеялся услышать доброе слово об авиации, а услышал…
– Ты не обижайся, но я скажу правду! – волнуясь, берет меня за руку пехотный старший лейтенант с забинтованной головой и тремя нашивками за ранения.
– Представь себе, придут «лапотники», головы поднять не дают. Только ушли – наши «ястребки» появляются. Ну и что толку? Ты появись вовремя, прикрой нас сверху, а внизу мы сами управимся!
Что ж, и такое было. Появились над линией фронта вражеские немецкие самолеты, а наши пока взлетели, пока долетели, «мессеры» или «юнкерсы» свое дело сделали и безнаказанно ушли. Отсюда и злость у тех, кто терпел от авиации противника. Во многом эта беда была от слабой информации о воздушной обстановке, удаленности аэродромов, хотя их и старались располагать как можно ближе к фронту. Но для этого не всегда представлялась возможность: то нет нужной площадки, то достает вражеская артиллерия. И потом порой забывали, что авиация может действовать не во всякую погоду. Были претензии и к штурмовикам: то неточно бьют, то навалятся все на цель, которую одной бомбой можно уничтожить (как не вспомнить одинокую машину на дороге, которую штурмовал ведущий нашей группы, присланный из другого полка). И все-таки больше было добрых слов. Советская авиация набирала силу и уверенно отвоевывала у врага фронтовое небо. И все больше, все надежнее помогали краснозвездные птицы нашим наземным друзьям гнать врага на запад. Не беда, что мои госпитальные товарищи в первую очередь вспоминали трудные моменты фронтовой жизни. Чаще всего они приводили примеры прошлого года, когда и самолетов у нас было маловато, и опыт был меньше.
– Когда видишь наш самолет над окопами, легче в атаку бежать, – признавался сержант на костылях в выгоревшей добела гимнастерке.
– Не раз нас выручали «горбатые». Вот-вот враг танки бросит… А тут «илы», как из-под земли, на бреющем, с ходу как влупят эрэсами! Так и горят их коробки! Тут уже пехота кверху шапки бросает, шлет спасибо летчикам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85