И подумал: вот как выросла молодежь! Я учил ее не теряться над целью, не бояться зенитного огня. И рад, что достиг этого. Теперь бы нам всем по-настоящему овладеть тактикой боя, научиться военной хитрости, умению упреждать все уловки врага. Таким мне виделся очередной этап работы с молодежью. Но война внесла коррективы в мой план: я был ранен, а через месяц не стало Смирнова.
Он посадил горящий штурмовик на нейтральной полосе. Под вражеским огнем он и воздушный стрелок оставили самолет. Наши войска, в свою очередь, тоже открыли огонь, защищая экипаж «ила». Разгорелся настоящий бой. Смирнов и стрелок бросились к своим окопам. Гитлеровцы ударили из минометов. Осколок сразил летчика, стрелок был ранен.
Не стало моего боевого друга Толи Баранского, одного из первых в полку добровольцев-стрелков. Проводив меня в госпиталь, он добрался в полк и рассказал товарищам о нашем вылете и посадке. Затем терпеливо ждал моего возвращения. Но не мог Толя долго сидеть без дела, когда товарищи воевали. Как-то он полетел вместе с лейтенантом Маркеловым. Возвратившись с полета, летчики доложили: самолет Маркелова загорелся над целью на малой высоте и упал. Через три дня Маркелов отыскался. Он пришел обожженный, еле живой, А Толя Баранский погиб. Погибли мои друзья по училищу Павел Карпов и Вениамин Шашмурин. Меня долго мучил вопрос: почему в бою первого августа я остался один, без ведомых? Об этом тоже рассказал мне Александр в тот октябрьский вечер, пока мы шли в хату, в которой он жил.
– Понимаешь, как получилось, – объяснил мне Карпов. – Павел, как ты помнишь, имел задачу сфотографировать нашу работу и шел последним в боевом порядке. Когда вся сводная группа сбросила бомбы, он прошелся над целью и сфотографировал ее. И первым подвергся атаке «мессеров». Выскочил на свою территорию, а они у него на хвосте. Тогда мы бросились на выручку фотографа, а ты в это время развернулся и пошел в атаку на танки. Вот мы и потеряли друг друга…
Наконец все стало на место. Так сложилась боевая ситуация, а на войне обстановка бывает еще посложнее.
Вот и хата, где жил Александр Карпов. Хозяева оказались радушными, обаятельными старичкам». Встретили нас приветливо. Хозяйка – подвижная, энергичная старушка, начала сокрушаться, что где-то запропастился Сашин носок. Этим старушка мне очень напомнила мою заботливую мать. Она была такого же возраста и роста, с такими же добрыми глазами и работящими крестьянскими руками. Особенно растрогала меня сцена, невольным свидетелем которой я стал. Мы уже несколько дней жили вместе. Однажды Александр уходил на аэродром раньше меня. Предстоял вылет, и наша славная хозяйка дорогу Саше осеняла мелким крестом. Я отвернулся, сделал вид, что ничего не видел, а самому хотелось подойти и поцеловать эту старую женщину. Она переживала за нас, как мать. Стоило нам задержаться на аэродроме после задания, как старички теряли покой. Оказалось, что их сыновья тоже воевали. И, может быть, где-то чужая мать так же беспокоилась о них. Ведь нашим матерям вдвойне тяжелее была эта война.
На второй день утром на аэродроме состоялось построение полка. Подполковник Смыков, зачитав приказ, вручил ожидавшие меня награды – орден Красного Знамени и медаль «За оборону Сталинграда». Орден был за штурмовку высоты на Миусе. Комдив сдержал слово. После поздравлений, когда летчики немного разошлись и мы остались с Маркеловым вдвоем, ко мне подошел наш «доктор Карло» Миколаишвили и без лишних слов приступил к делу:
– Ну-с, молодой человек, идемте со мной, посмотреть будем ваша рана.
Мне хотелось поговорить с Маркеловым, узнать подробности гибели Толи Баранского, но капитан Миколаишвили был непреклонен:
– Слушайте, Васил Василович, поговорить успэетэ, сначала здоровье, потом всо осталное… – и увел меня в санчасть.
Осмотрев меня, наш медик, как и следовало ожидать, ни о каких полетах не захотел и слушать.
– Как-кой разговор! Рана нэ зажила, лечиться нужно, отдыхать нужно. И нэмного стрептоцид. Будэт то и другое. А уж потом – лэтать.
Все это «дохтор Карло» выпалил на одном дыхании, почти гневно. Потом на его коричневом от загара лице зажглась белозубая улыбка. Это означало, что разговор окончен. С Николаем Маркеловым удалось встретиться только вечером. С того февральского дня, когда на заводском аэродрома я впервые познакомился с этим молодым летчиком, прошло чуть больше полугода. Но по пережитому это время равно десятилетиям. Вначале Маркелов летал робко, стараясь точно копировать летный почерк ведущего. Однажды это даже привело к комедийной ситуации. После взлета парой у ведущего на высоте пятьдесят метров отказал мотор, Ведущий пошел на вынужденную, Маркелов – за ним. Он так старательно выдерживал свое место в строю, что и не заметил, как совершил… «вынужденную» посадку, но зато, как требуют инструкции, «на заданных интервале и дистанции». Это объяснялось неопытностью молодого летчика, в полете он чувствовал себя скованно, напряженно. Потом обвыкся, стал летать увереннее, проявлять больше инициативы, находчивости. К осенним боям был уже среди лучших штурмовиков полка. И вот обидная весть: самолет Маркелова – Баранского загорелся над целью, а летчик и стрелок погибли, в этом никто из тех, кто видел падение «ила», не сомневался. Поэтому особой радостью для полка было возвращение обгоревшего, но живого Маркелова. И вот сейчас Николай рассказывал мне все, что произошло с ним.
– При выходе из атаки раздался сильный удар в самолет, и обе кабины охватило пламя. Потом я уже лежал на земле, – рассказывал мне Маркелов, который так и не смог вспомнить, как выпрыгнул с парашютом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85