Горючее почти на исходе, я пытаюсь зайти на посадку Ц не могу; смерч огня
бушует над аэродромом. Кажется, те же самые «мессеры» висели здесь и сего
дня утром, и вчера, и позавчера.
И те же столбы дыма и земли, поднимаемые тяжелыми фугасками.
Та же пляска огня и металла.
Интересно, как бы рассказал о таком Киплинг…
Ц Сергей, что ты думаешь делать после войны?
Ц Ты хочешь сказать, что другие будут делать?
Ц А ты что Ц сам себя к смерти приговорил?
Ц Причем тут приговорил… Простая военная арифметика. И немножечко сооб
ражения. Видишь ли, мы с тобой старые «херсонесцы». Сколько таких осталос
ь? Раз, два и обчелся. Бежать отсюда, насколько я соображаю, ни ты, ни я не соб
ираемся. Значит Ц каждый день в бой… А арифметика тут простая, Ц он кивн
ул на небо. Ц Видишь эту карусель…
Над Севастополем крутилась «воздушная карусель»:
три наших «ястребка», словно заговоренные от пуль и снарядов, мотали нер
вы двум десяткам фашистских истребителей.
Ц У них, сволочей, превосходство… И никуда от этого не уйдешь. Сегодня по
везет, завтра повезет… Но не может же везти бесконечно.
Словно в подтверждение его слов от дерущейся группы с грохотом, оставляя
сизый, все более чернеющий след, отвалил «мессер». И, как будто в догонку з
а ним, пошел советский самолет.
Издали казалось, что он преследует гитлеровца. Но вот по фюзеляжу его поб
ежали желтые языки пламени. На секунду-другую он повис, завалив нос, а пот
ом стремительно ушел в последнее свое пике.
Ц Так рано или поздно должно случиться, Ц второй летчик помолчал. Боять
ся этого глупо. Я, например, не боюсь. На войне может сложиться такая необх
одимость, когда нужно сознательно умереть… Только продать свою жизнь, ко
нечно, нужно подороже. Иначе такая гибельЦ преступление и перед своей с
овестью и теми солдатами и матросами, которые дерутся на земле. Ведь кажд
ый сбитый «мессер» или «юнкерс» Ц им облегчение. А у них там Ц ад… Сам ви
дел…
Ц Никто не говорит, что нужно дураком пропадать… Но все же я завидую, Сер
ежа, тем, кто доживет…
Ц А я, думаешь, не завидую… А что делать?! Ладно, расфилософствовались мы т
ут с тобой, Ц Сергей взглянул на часы, Ц а через двадцать минут стартуем
… Да еще после таких похоронных разговоров…
Ц Какие же это похоронные разговоры… Так, поговорили «за жисть»… А там, н
аверху, мы еще посмотрим кто кого… Я, кстати, ни сегодня, ни завтра умирать
не собираюсь…
Ц Да и мне что-то не хочется…
Может быть, тогда, в тот вечер, когда я оказался случайным свидетелем этог
о разговора, я впервые отчетливо представил себе, что и у меня, видимо, тот
же путь, и мне не вечно будет «везти» и, может, случится так, что скоро не при
дется увидеть ни этого в ярких звездах неба, ни тронутой далеким заревом
пожара темной глади Казачьей бухты, ни аквамариновой Голубой бухты, окол
ьцованной белой галечной отмелью.
Что же делать! Ц решилось тогда как-то само собой в глубине души. Ц Не ты
первый, не ты и последний…
Оглядывая сейчас давно минувшее, и вспоминая, какими мы тогда были, я ни в
разговоре тех летчиков, ни в собственных мыслях, даже присматриваясь сам
ым придирчивым образом, не нахожу ни грана внутренней или внешней рисовк
и.
Да, так оно все и было. И трагичней, и проще, и драматичней, и спокойней однов
ременно.
Наверное, человек может привыкнуть ко всему. Иначе как объяснишь, что сев
астопольский ад стал для нас нормальным бытом. И мы не представляли себе
иного существования, и не мыслили себя в иных условиях, и не считали чем-л
ибо из ряда вон выходящим бой с многократно превосходящим тебя противни
ком.
А как можно было поступить иначе? Дать немцам безраздельно господствова
ть в небе? Оставить свои части или корабли без прикрытия? Подвести друзей?
Стать равнодушным к судьбе Севастополя?
Нет, ни один из нас не был способен даже в мыслях на что-либо подобное, а Сев
астополь… Боль, гордость, судьба наша Ц мы были его частью, его дыханием,
его камнями.
Мы могли сгореть, не вернуться с задания, но изменить Севастополю!.. Само п
редположение такое показалось бы тогда даже не то что оскорбительным, а
попросту ненормальным, несусветным, невообразимым.
Наверное, для тех, кто пережил блокаду Ленинграда, таким сокровенно свят
ым был город на Неве, для сталинградцев Ц страшные в развалинах своих во
лжские откосы, для оборонявших Одессу Ц ее судьбы и все, что связано с ней
.
Севастополь был все. И все было в Севастополе.
Во всяком случае так мы чувствовали и так жили.
Нелегко нам было: гитлеровцы имели трехЦ и пятикратное превосходство в
истребителях и подавляющееЦ в бомбардировщиках. К концу обороны это пр
евосходство все время возрастало.
К началу боев за Севастополь в главной базе находилось только 76 исправны
х самолетов.
«Значит, нужно было драться так, чтобы у фашистов двоилось, а еще лучше тро
илось в глазах», Ц шутили летчики.
Много крови стояло за этой шуткой.
Крови, самоотречения, беспрерывно продолжающегося во времени подвижни
чества.
Аэродром Херсонесский маяк был крепостью.
Наиболее надежным укрытием здесь считался «Дворец культуры» авиаполка
-сооружение, имевшее около 12 метров в длину, 6-в ширину, углубленное на 3 метр
а под землею и с большой наземной насыпью-перекрытием, возвышающимся на
д поверхностью юго-западной части аэродрома.
Управление авиачасти с командного пункта 6-го гвардейского авиаполка.
92-й дивизион зенитной артиллерии, взвод пулеметных установок М-Ц и неско
лько приспособленных авиационных пулеметов составляли собственное зе
нитное прикрытие аэродрома-крепости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64