с другой стороны тихонько всхлипывала женщина из блока D, а муж держал ее за плечи.
У японского солдата к щетине вокруг рта прилипли несколько рисинок Он молча глядел на Джима и прикидывал про себя, сможет ли Джим идти, а рисинки тем временем шевелились, как вши. Такое выражение на лице японского солдата Джим уже видел раньше, в шанхайском фильтрационном центре, но в первый раз в жизни ему было все равно. Он останется здесь, у неспешно бегущей воды, и поможет миссис Филипс искать Бога.
— Вставай, Джим! Тебя все ждут!
Вниз по насыпи неверным шагом брела изнуренная мужская фигура. Мистер Макстед поклонился и улыбнулся японскому солдату так, как будто встретил старого знакомого. Он упал в траву рядом с Джимом и потянул мальчика за плечо.
— Ты молодец, Джим. Нам пора идти в Наньдао.
— Они все равно увезут нас вглубь страны, мистер Макстед. Я с таким же успехом могу остаться и здесь, с миссис Филипс.
— Мне кажется, миссис Филипс просто нужно чуть-чуть передохнуть. Там, в Наньдао, нас ждет наш паек, Джим. И ты должен показать нам дорогу.
Подтянув шорты, мистер Макстед еще раз поклонился японскому солдату и помог Джиму встать на ноги.
Колонна, шаркая ногами, тронулась с места, вслед за штабной машиной. Джим оглянулся на откос, на котором осталась сотня — или около того — заключенных. Солдат облизывал рисинки с верхней губы, миссис Филипс лежала у его ног в желтеющей жухлой траве, над женщиной из блока D на коленях стоял ее муж. Другие солдаты бродили по откосу, перешагивая через лежащих людей: винтовки они закинули за спину. Может быть, они остались, чтобы чуть погодя помочь миссис Филипс и прочим добраться до Наньдао?
Это вряд ли. Джим вычеркнул из головы миссис Филипс, перехватил поудобнее свой деревянный ящичек и стал глядеть перед собой на дорогу, стараясь попасть ногой точно в след бредущего впереди человека. Мистер Макстед снова отстал. Короткий отдых на берегу канала утомил всех пуще прежнего. В полумиле от моста, возле сгоревшего грузовика, дорога на Наньдао поворачивала под прямым углом к каналу и шла дальше по гребню насыпи между двумя рисовыми полями. Процессия остановилась. Заключенные, покачиваясь, стояли на солнцепеке, а японцы молча смотрели на них, не делая никаких попыток поторопить или перенаправить шествие. Потом подошвы деревянных башмаков зашаркали о дорогу, и колонна двинулась дальше.
Джим оглянулся на выгоревший скелет грузовика — и поразился множеству чемоданов, оставшихся лежать на пустой дороге. Выбившись из сил, заключенные попросту роняли вещи, без единого слова, и шли дальше. На залитой солнцем дороге остались лежать чемоданы и корзинки, теннисные ракетки, молоточки для крикета и узлы маскарадных костюмов: как будто вдруг исчезла проезжая партия отпускников, растворившись в синем небе.
Джим покрепче перехватил коробку и ускорил шаг. У него столько лет не было ни единой вещи за душой, и теперь он не собирался расставаться с нажитой собственностью. Он подумал о миссис Филипс и об их последнем разговоре у солнечного канала: место куда более приятное, чем лагерное кладбище, обычный фон их разговоров о проблемах жизни и смерти. Это был очень добрый поступок со стороны миссис Филипс — отдать ему свою последнюю картофелину; и тут он вспомнил о своих сумеречных — в полубреду — мыслях о том, что он уже умер. Нет, он не умер. Джим с трудом переставлял ноги, тяжело опуская подошвы туфель в пыль, и поражался собственной слабости. Смерти, старухе с перламутрово-бледной кожей, почти что удалось сманить его с дороги одной-единственной сладкой картофелиной.
30
Олимпийский стадион
Всю вторую половину дня они шли на север по долине реки Хуанпу, сквозь лабиринт ручьев и ирригационных каналов, прорытых между рисовыми полями. Аэродром Лунхуа остался позади, а многоэтажки Французской Концессии, похожие на огромные рекламные щиты, маячили в ярком августовском солнце все ближе и ближе. В нескольких сотнях ярдах справа от них текла коричневая Хуанпу, над поверхностью которой там и здесь торчали на отмелях остовы потопленных патрульных катеров и моторных джонок.
Чем ближе колонна подходила к Наньдао, тем более явственными становились следы американских бомбардировок. На рисовых делянках красовались воронки, похожие на круглые садовые бассейны, и в них плавали туши водяных буйволов. Они прошли мимо остатков расстрелянной «мустангами» и «молниями» транспортной колонны. В тени деревьев стояла шеренга грузовиков и штабных машин, как будто нарочно выставленных в ряд мастерской по демонтажу автомобильной техники — под открытым небом. На моторах, вместо капотов и крыльев, сорванных мощным огнем скорострельных авиационных пушек, громоздились колеса, дверцы и коленвалы.
Стоило кому-то из заключенных остановиться возле разбитой машины, чтобы чуть-чуть передохнуть, — и с заляпанных кровью лобовых стекол тут же поднимались тучи мух. В нескольких шагах от Джима из строя вышел мистер Макстед и присел на подножку грузовика. Джим, не выпуская из рук коробки, повернул назад.
— Нам осталось всего ничего, мистер Макстед. Я уже чувствую, как пахнет портом.
— Не беспокойся, Джим. Я присматриваю и за тобой, и за собой.
— Наши пайки…
Мистер Макстед протянул руку и взял Джима за запястье. Его тело, изношенное малярией и голодом, было едва отличимо от скелета машины, на которой он сидел. Мимо прошли три грузовика, давя колесами сплошь усыпавшие дорогу осколки стекол. Пациенты лагерной больнички лежали друг на друге вповалку, как свернутые в рулон ковры. В последнем грузовике, спиной к водительской кабине, стоял доктор Рэнсом, почти по колено в неподвижных людских телах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118