В полумиле к западу шел главный Шанхайский тракт, по-прежнему запруженный идущими в сторону города колоннами японских грузовиков и полевой артиллерии. Родовые муки двигателей судорогами корежили стоически терпеливую землю.
Джим шел во главе процессии, стараясь вслушиваться во все, что происходит за его спиной. Но слышал он одно тяжелое дыхание, как если бы внезапно обретенная свобода в одночасье лишила всех этих мужчин и женщин дара речи. На собственные сбивчивые вдохи и выдохи Джим решил не обращать внимания. Носиться по Лунхуа — это одно дело, но ему еще ни разу не приходилось идти вот так, далеко и долго, с деревянным ящиком на плече. Весь первый час он был слишком озабочен состоянием мистера Макстеда, чтобы обращать внимание на свое собственное. Но вскоре после того, как они дошли до железнодорожной линии Шанхай-Ханчжоу, мистер Макстед, которого вконец измучил ведущий к переезду со шлагбаумом некрутой подъем, был вынужден остановиться.
— Все время вверх и вверх, Джим… ни дать ни взять Шанхайская возвышенность.
— Нам нельзя останавливаться, мистер Макстед.
— Да, Джим… ты совсем как твой отец.
Джим остался с мистером Макстедом: тот действовал ему на нервы, но как ему помочь, Джим не знал. Мистер Макстед стоял посреди дороги, уперев руки в кости таза, которые и в самом деле стали похожи на небольшую продолговатую лохань, и кивал проходящим мимо людям. Он потрепал Джима по плечу и махнул рукой.
— Иди, Джим, иди. Ты должен встать в очередь одним из самых первых.
— Я займу вам место, мистер Макстед.
К тому времени мимо Джима уже успели пройти несколько сот человек, и у него ушло полчаса на то, чтобы вернуться в голову колонны. И, буквально, через несколько минут он снова начал отставать, отчаянно хватая ртом сырой горячий воздух. И только благодаря тому, что вскоре они остановились на отдых возле расположенного у моста через канал контрольно-пропускного пункта, он сам не присоединился к мистеру Макстеду.
Канал был транспортный и шел на запад от реки к Сучжоу. У деревянного мостика стоял блокпост из мешков с песком, который охраняли два забытых войной японских солдатика. Лица у них были такие же заострившиеся, как и у заключенных, с трудом волокущих деревянные башмаки по выщербленным доскам моста.
Пока грузовики осторожно переползали через полусгнившую деревянную конструкцию моста, тысяча восемьсот заключенных уже успели рассесться по заросшему густым бурьяном откосу дамбы, заняв его приблизительно на четверть мили, и разложить свой скарб: чемоданы, теннисные ракетки и молотки для крикета. Они сидели и смотрели на покрытый пятнами ряски канал, как сонные зрители на гребной регате. Около выгоревшего остова армированной джонки, прибившегося к противоположному берегу, течение закручивало буруны.
Джим был рад возможности лечь. Его знобило, и хотелось спать, голова устала от раскаленного солнца, а сухая придорожная трава отражала солнечные лучи совсем как зеркало, и свет резал глаза. Он заметил в хвостовом грузовике доктора Рэнсома: тот, покачиваясь, стоял среди носилок с больными. Джим вспомнил, было, что задолжал ему домашнее задание по латыни за целую неделю, но доктор Рэнсом был от него ярдах в ста.
Японцы стояли на обочине дороги и смотрели, как многие из заключенных подходят к кромке воды. Они зачерпывали мисками воду или просто заходили, где помельче, и пили все вместе, прямо из канала. Джим боялся пить из канала, припомнив черные ручьи в Наньдао и сотни литров воды, которые он вскипятил для Бейси. Интересно, а вынул кто-нибудь мертвую команду из бронированной джонки? Быть может, внутри стальной поворотной башенки, которую омывали теперь зеленые воды канала, все еще лежал капитан этого игрушечного боевого судна игрушечной китайской армии; Джим почти воочию увидел, как из мертвого тела бежит в канал кровь и утоляет жажду британских заключенных — в качестве промежуточного этапа, чтобы затем претвориться в удобрение для рисовых побегов, в пищу для новых поколений китайских коллаборационистов.
Джим открыл ящик и вынул оттуда котелок. Пробравшись между отдыхающими женщинами и их окончательно выбившимися из сил детьми, он спустился к воде. Присев на корточки на узкой полоске песка, он аккуратно наполнил котелок водой из тонкого поверхностного слоя, надеясь, что в ряске содержится хоть какое-то количество питательных веществ. А потом стоял и пил теплую воду, глядя, как рассасываются на влажном песке следы его туфель.
Наполнив котелок еще раз, он полез обратно, вверх, туда, где оставил ящик. Справа от него расположилась жена инженера из блока D. Она аморфной массой лежала в высокой траве, и сквозь прорехи в ее бумажной юбке торчали листья осоки. Муж сидел здесь же, рядом с ней, макал в котелок пальцы и смачивал зеленоватой водой ее большие, изъеденные кариесом зубы.
Слева от Джима лежала миссис Филипс. Джим с раздражением подумал о том, что она увидела, как он пьет на берегу, и решила упасть рядом с ним. Наверняка тут же выдумает для него какое-нибудь идиотское задание или начнет надоедать насчет учебника по латыни. Джим ушел из Лунхуа, но лагерь по-прежнему не желал его отпускать. Все, кому он когда-либо оказывал помощь, теперь цеплялись за него. Не хватало еще, чтобы из бронированной башенки на джонке вылез Бейси и крикнул: «Джим, пора нам браться за работу…»
Но, судя по виду миссис Филипс, сейчас ей было не до заданий. Долгая дорога от Лунхуа вконец ее измотала. Она лежала в сочной зеленой траве, и рядом с ней стоял плетеный саквояж — все, что у нее осталось после долгих десятилетий, проведенных в Центральном Китае.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118