Я одета в нарядное платье, может быть даже украшенное золотой лентой. Рядом со мной, счастливый и здоровый, стоит Этьен, мой обожаемый муж, который безмерно горд подвигами своего господина и в глубине души понимает, что тоже имеет к ним отношение. Зазвучит труба, и все рядом с нами, многочисленные верные слуги милорда, начнут хлопать в ладоши и выкрикивать приветственные слова. А во взгляде милорда я прочту любовь и уважение, и его глаза расскажут о том, что он чувствует ко мне, женщине, благодаря влиянию которой он заслужил те почести, которых удостоился. Если бы все сложилось иначе.
Вместо этого я увидела в его взгляде мимолетную вину и стыд, а потом его лицо снова превратилось в жесткую маску . А в следующее мгновение, словно по мановению волшебной палочки, черты лица моего когда-то любимого молочного сына начали таять, и вскоре он стал для меня безликим.
Я услышала его голос; он произнес словно издалека: «Матушка Жильметта...» – но эти звуки показались мне какими-то фальшивыми, они были лишены нежного чувства, которому следовало в них быть...
Если бы все сложилось иначе.
Я собрала остатки сил и сказала, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо и уверенно, но сама услышала в нем мольбу:
– Милорд, мне нужно с вами поговорить, я хочу вас кое о чем спросить.
Я протянула к нему руку, но он прошел мимо, оставшись вне пределов моей досягаемости. Впрочем, я знала так же верно, как то, что стояла тут: мне никогда не суждено от него освободиться.
В этот день, наверное самый важный в жизни Жана де Малеструа, на чью долю выпало исполнение двойных обязанностей, епископ выглядел так величественно в своем темнокрасном бархатном одеянии, что у меня захватывало дух. Брат Блуин, сидевшй рядом с ним, был одет так же великолепно, хотя впечатление производил совсем не такое потрясающее, как мой епископ, который, исполняя волю герцога, являлся религиозным и одновременно мирским правителем этого судебного королевства. Перед началом слушания обвинитель, назначенный герцогом, Гийом Шапейон, торжественно объявил их имена, а затем взял на себя ведение процесса.
Жан де Малеструа казался суровым и невозмутимым, но я слишком хорошо его знала, чтобы верить бесстрастному выражению его лица. Он слегка наклонился вперед, чтобы лучше все слыщать, но взгляд его выдавал, что епископ взволнован. Милорд Жиль также держался совершенно спокойно, даже напустил на себя равнодушный, скучающий вид, словно его совсем не волновала буря, которая вот-вот его поглотит.
– Понять не могу, почему он держится с таким безразличием, – шепнул мне брат Демьен.
– Я тоже, – ответила я.
Возможно, адвокат или еще кто-нибудь сказал ему, что благородное поведение будет хорошо выглядеть в суде и поможет завоевать расположение судей. Перед нами был отнюдь не раскаявшийся в грехах человек, которого мы видели во время Прощеного воскресенья, человек, на лице которого заботы проложили глубокие морщины, и не злобное чудовище, разрубившее пополам кота, а нечто промежуточное. Я наблюдала за этим человеком, боясь отвести глаза, словно сама моя жизнь зависела именно от того, удастся ли мне установить с ним связь. Он ни разу не взглянул на меня прямо, лишь молча выслушал обвинения, зачитанные Шапейоном, в том, что он напал на Сент-Этьен и захватил в плен священника. А затем, словно прокурор вспомнил об этом в самый последний момент, в жестоких убийствах огромного количества невинных детей.
Писцы старательно выполняли свою работу: «В понедельник , после праздника Воздвижения Животворящего Креста , на суде в присутствии его высокопреосвященства , епископа Нанта , выступающего в роли судьи в большом зале Ла Тур-Нёв в Нанте , перед судом появились , с одной стороны , почтенный Гийом Шапейон , прокурор названного суда , который представил вызов на слушания в связи с исполнительным ордером , и названный ранее милорд Жиль , рыцарь и барон , обвиняемый , – с другой».
– Вы готовы признаться в грехе ереси? – спросил Шапейон.
Я переглянулась с братом Демьеном в надежде, что милорд ответит утвердительно и спасет нас всех от необходимости принять участие в мучительно длинном и сложном процессе.
Однако Жиль де Ре не признал своей вины.
– Нет, ваша светлость, – ответил он с удивившей всех убежденностью в голосе.– Я не признаю своей вины по этому обвинению. А также по всем остальным, предъявленным мне. Я по собственной воле предстал лично перед вами, ваше преосвященство, перед судьями и следователями, определяющими наличие ереси в поступках того или иного человека, чтобы снять с себя фальшивые обвинения, которые выдвинуты против меня.
Перья, как безумные, носились по листам пергамента, а непонятные слова метались под сводами часовни.
«На что милорд Жиль , рыцарь и барон , после многочисленных обвинений со стороны вышеназванного прокурора против вышеназванного милорда Жиля , требующих признания в ереси , кою вышеназванный прокурор подтвердил , высказал желание предстать лично перед вышеназванным его преосвященством , милордом епископом Нанта , а также перед другими представителями Церкви и перед следователями , выявляющими еретиков , чтобы снять с себя вышеназванные обвинения».
Его слова являлись таким же не вызывающим сомнений объявлением войны бретонским и французским судьям, каким когда-то стал поднятый над головой меч, угрожавший англичанам у Орлеана. История может назвать совсем немного сражений, исход которых был бы так же очевиден и предрешен, как то, в которое бросился Жиль де Ре. Но он никогда не отличался трусостью, и нам не следовало удивляться его словам, которые застали нас врасплох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183