Но, к сожалению, меня сморил сон, а вскоре разбудил худощавый мужчина, который приставил к моему горлу кинжал. Я вскрикнул, а он засмеялся и сказал: «Можешь кричать, сколько влезет! Тебя никто не спасет. Ты покойник!»
Я не сомневался, что он собирается меня убить, и стал умолять о пощаде. Благодарение Богу, он надо мной сжалился и оставил размышлять о том, что могла означать наша встреча, но у меня пропало всякое желание там находиться... Я быстро спустился вниз и выбрался на дорогу, и, хотя было темно, как в преисподней, помчался прочь от этого страшного места. На следующий день, когда я возвращался верхом на лошади домой, то встретил самого милорда де Ре, который ехал со стороны Буэна. Он показался мне великаном на своем могучем коне, особенно если вспомнить, что со мной произошло ночью. Он сердито на меня посмотрел и положил руку на рукоять меча. Я закрыл глаза и стал ждать смерти, но он лишь презрительно рассмеялся и поехал дальше, а вот его спутники окружили меня и начали избивать. Никто из них не произнес ни слова, но выражения их лиц говорили: «Мы знаем, что ты тут путался, и лучше тебе этого не делать!»
Это была последняя страшная история, которую я услышала в тот день. Вернувшись в часовню, я обнаружила, что в слушании объявлен перерыв, который меня обрадовал, несмотря на необъяснимое желание узнать, о чем идет речь. Пока мы ждали, я перебирала пальцами прохладные гладкие четки, исключительно чтобы отвлечься, забыв о необходимости произносить еще и необходимые молитвы, а Жан де Малеструа совещался с братом Блуином и обвинителем Тушерондом. Они склонили друг к другу головы и говорили так тихо, что даже писцы, сидевшие рядом, ничего не слышали.
Впрочем, это не имело значения, потому что на сей раз записи делал Жан де Малеструа. С согласия своих коллег он составил короткое заявление, которое передал одному из писцов, а потом шепотом что-то ему сказал. Тот сразу же начал рыться в своих бумагах, затем встал и пересказал основные показания, сообщив, кто их дал, и в конце подведя итог.
Закончив, писец посмотрел на его преосвященство, который с самым серьезным видом кивнул, дозволяя ему произнести официальные слова.
– Данные показания доведены до сведения милорда Жана де Малеструа, его преосвященства епископа Нанта и брата Жана Блуина, вице-инквизитора, и они, выслушав их, заявляют, что эти преступления должны быть наказаны, а потому объявляют свое повеление всем служителям церкви. Вышеназванный Жиль де Ре должен предстать в субботу, восьмого октября, как того требует закон, перед вышеназванными милордами – епископом и вице-инквизитором, а также назначенным для ведения данного дела и всех дел подобного характера обвинителем, чтобы он мог предложить объяснения или возражения против выдвинутых в его адрес обвинений.
Воздух, слишком теплый для октября, вливался в открытое окно комнаты на верхнем этаже. Мы собрались там, потому что в часовне возникла слишком, серьезная опасность бунта. Здесь было удобно, в отличие от нижнего зала и часовни, но в настоящий момент больше всего меня радовали стоящие у подножия лестницы стражники, которые получили приказ никого наверх не пускать. Таким образом, на этом заседании мог присутствовать только тот, кому даст соизволение начальник стражи.
Хотя мы больше не беспокоились за свою безопасность, навести порядок и приступить к делу удалось не сразу. Я заметила, что появились новые лица, среди них несколько известных мне. Самым заметным был Пьер Л'Опиталь, правитель Бретани волей герцога Иоанна и личный советник и доверенное лицо моего епископа.
– Я вижу, герцог прислал своего сторожевого пса, – заметил брат Демьен.
– ДеТушеронд наверняка обидится, – откликнулась я.
– Да уж, – согласился со мной брат Демьен.
– Нам повезло, что он больше законник, чем политик на службе нашего герцога, – добавила я.– Иначе мы бы постоянно находились в состоянии дипломатического кризиса.
В коридоре раздались шаги. Брат Демьен оглянулся.
– Гийом Шапейон, – доложил он.
Сладкоголосый Шапейон отлично уравновешивал ядовитого Л'Опиталя. Он будет говорить от имени епископа и отчитываться только перед Жаном де Малеструа. Он надел свое самое роскошное адвокатское облачение с широкими белыми рукавами – а я с завистью подумала, сколько сокровищ можно спрятать в этих бесконечных складках. Словно утята за уткой, за Шапейоном следовал целый выводок писцов и нотариусов. Каждый сжимал в перепачканных чернилами пальцах перья, большинство из которых придет в негодность еще прежде, чем мы доберемся до конца слушания.
Писцы и прочие официальные лица, как правило, садились в передней части зала суда, и меня удивило, что они не смогли сразу занять свои места. Хотя нам больше ничто не угрожало, страх остался. Я сидела на одном из стульев с высокой спинкой, которые сюда принесли, чтобы всех рассадить, и старалась устроиться поудобнее: расправила подол облачения, убрала выбившиеся пряди волос, пригладила покров. Когда наконец все было в полном порядке, я закрыла глаза и подумала о великолепных яблоках, сложенных в холодном подвале, и о том, как будет приятно их есть, когда наступит мрачный январь. Мое дыхание стало ровнее, и я начала успокаиваться.
Но в следующее мгновение я задохнулась, потому что, против всех ожиданий, в зале появился Жиль де Ре.

Глава 28

Я позвонила Москалу на несколько дней раньше, чем мы договаривались.
– Я ждал вашего звонка только в понедельник, – заявил он со своим бостонским акцентом.
– Я готова предъявить обвинение, – сказала я, не в силах сдержать радость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183