..
Петр, не слушая, перебил:
– Зело умен был сей Густав-Адольф. А Карл, брат наш, того, и не утрудил себя подумать, об чем Густав-Адольф сто лет назад горевал.
Сильвестр Петрович молча смотрел на Петра. Тот вынул из нагрудного кармана трубку и кисет, выбил огонь, сильно затянулся душистым кнастером, спросил:
– Веришь, господин шаутбенахт, что шведы в нынешнем году вновь припожалуют в город Архангельск?
– Не слишком верю, великий шхипер.
– То-то, что не веришь. Почитай, и ныне от той своей визитации почесываются, что ж соваться. Нет, не будет их ныне...
Помолчал и строго добавил:
– Точную ведомость имею – не будут к нам шведы.
Иевлев изумленно смотрел на Петра.
– Думаешь, для чего тогда здесь время препровождаю? Для чего в море выхожу, в трубу смотрю, велю шведа ждать?
Он засмеялся, довольный удивлением Сильвестра Петровича:
– А для того, господин шаутбенахт, что сей хитростью обманываю брата моего Карла. Пусть его думает, будто легко нас провести. Пусть его тешится, что мы-де все наши силы тут держим, и неотступно его флота к себе ждем, и нивесть в какой тревоге денно и нощно пребываем. И пусть также думает, что некоторый замысел наш мы вовсе оставили.
– Какой замысел?
– А такой, что прошедшей зимою замыслили мы крепость Нотебург, наш исконный Орешек, от брата Карла взять боем, да только лед поздно встал, не могли полки наши санями до места дойти, и сей промысел отложен, а ныне будто мы здесь шведа ожидаем в страхе... Запутать его надобно...
Глядя вдаль, на Двину, он заговорил медленно:
– Мы еще тут побудем, а потом на Соловецкие острова отправимся молиться святым угодникам – Зосиме и Савватию. Все корабли, что здесь построены, с нами пойдут, а на тех кораблях – солдат четыре тысячи и матросов сколько соберем, пушки добрые, припас пороховой. Да еще пойдут с нами два легких фрегата, кои можно бы было перетащить сухим путем, волоком – на катках да полозьях...
Сильвестр Петрович ахнул, на исхудавшем его лице проступил слабый румянец.
– Догадался? А подсылы да пенюары божьим соизволением да хитростью пусть брату Карлу отпишут, как мы в молитвах пребываем да на Соловках старым обычаем душеспасительно беседуем.
Петр снова сел рядом с Иевлевым, черенком трубки стал выводить на земле могильного холмика будущий путь войска:
– Гляди со всем вниманием: Соловки!
Он нарисовал кружок.
– Отсюда, как белые ночи сойдут, двинемся на Усолье Нюхоцкое – вот оно, на берегу...
– Ведаю, государь.
– Туда, как ты еще немощен, были посланы не глупого ума мужики – Ипат Муханов да Михайло Щепотев, а в помощь им работный народ с Соловков, от Сумского острова да от Кемского городка, с Выгозерского погоста, да еще онежские, белозерские, каргопольские, – все с лошадьми. Подвод более двух тысяч. Там со всей тайностью рубят просеку, наводят гати, мосты. Велено ни единого трудника не отпускать, покуда войско наше баталию не довершит. Гляди далее, как пойдем: вот через болото на Пул-озеро... Не позабыл беседу нашу давнюю на Москве?
– Нет, государь, не позабыл.
– То-то! Нынче наступило время делать!
Петр провел прямую линию и перечеркнул ее.
– Вот сие озеро: оно в стороне останется, вправо. Отсюдова к Вожмосальме. Здесь фрегаты наши спустим, и водою по Выг-озеру к реке Выгу и на деревню Талейкину. Речки тут – Мурома, Мягкозерская. Далее болотами и лесами – на Повенец...
– И вновь – Нотебург! – произнес Иевлев.
– Нотебург! – повторил Петр. – Издавна сие задумано, и быть нам иначе нельзя, Сильвестр. Должно на славную викторию уповать: Нотебург-Орешек – Балтика! Море Балтийское...
Он остро взглянул в глаза Иевлеву, сказал с угрозой:
– Ни едина душа знать о сем промысле не должна, яко о дне смерти своей. Кроме кумпании нашей, никто о сем не ведает. Понял ли?
– А капитаны, великий шхипер, что с тобою прибыли, – Памбург да Варлан?
Петр долго вглядывался в Сильвестра Петровича, – было видно, как вскипает в нем раздражение. Потом, сдержавшись, ответил:
– Памбург да Варлан – капитаны к службе усердные и долг свой воинский не позабудут.
Встал, велел сухо:
– Пойдем, прохладно делается...
Он пошел вперед не оглядываясь, раздраженно вздергивая плечом. Возле калитки обернулся, спросил у отставшего Иевлева:
– Памбург да Варлан! И они тебе плохи? На Апраксина да на тебя не угодишь. Отмалчиваетесь, а делаете по-своему. Я-то помню, как за Крыкова горою встали, что-де иноземцы его утесняют, а Крыков – мужик не прост, Прозоровский не все врет, есть за ним и правда.
Словно предчувствуя несогласие, Петр шагнул к Иевлеву навстречу, щетиня усы, негромко, но с глухим, непреоборимым гневом в голосе произнес:
– Для ради того, что героем погиб в честном бою со шведом Крыков твой, не велел я шпагу его убрать из церкви. Давеча смотрел я опросные листы – с кем он водился: беглые от Азова, расстриги – старца Дия дружки, мятежное семя, стрельцы – сучьи дети, коим плаха уготована, ярыги, что по-над Волгою зипуна достают...
Иевлев стоял неподвижно, не отвечая, опустив голову, опираясь на костыль.
– Словно об стену горохом! – сказал Петр. – Что молчишь? Что думаешь?
И уже без гнева, но с недоброй насмешкой в голосе, посулил:
– Сдружись ты поближе с сим Крыковым, худо бы, Иевлев, с тобою кончилось. Вон Толстому – жизнь не в жизнь. Умен мужик, а я-то помню. Все помню. Служит ныне верно, да ведь я не забывчив. Ну? Что помалкиваешь?
– Крыков покойный доблестную смерть принял!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202