.. Сам посуди – Родион Кириллыч, и тот ничего поделать не мог, – что ж я-то? Небось, и вдова старается...
– Какая еще такая вдова?
– А Марья Никитишна! Который человек в узилище схвачен – тот, почитай, покойник. Пытают ноне крепко, не сдюжить...
– Стар ты, дед, а умом не разбогател! – сердито молвил Федосей. – Пытка! Знаем, видели...
– Ну, ну! – опасливо попросил старик. – К чему слова сии...
Дьяк перебил значительно:
– Вот размышляю я, люди мои добрые, размышляю и додумался: живет на Москве един только муж всесильнейший, самому государю свойственник, что ему челобитную отдать, что Петру Алексеевичу...
– Нам – царю! – хмуро молвил Молчан. – Мы к царю идем, не иначе.
– Ишь каков! Не иначе как к царю? Не просто, борода, нонче к царю попасть. Бери пониже. И пониже, да поближе...
– Кто ж он таков – твой пониже, да поближе?
– Погоди, не торопи, больно уж страшно его святое имечко, – не перекрестившись, и не выговоришь. В ворота к нему никто не захаживает. Сам государь одноколку свою на улице, возле дома, ставит. В карете, и то рядом не сядет, а всегда насупротив, и зовет его, будто, зверем. Сесть пред сим знаменитейшим мужем и не тщись кто бы ты ни был, хушь какая расперсона: граф, али князь, али еще какой кавалер. Прежде как ему поклониться – надобно кубок хлебного вина на перце настоенного выпить, а подает то вино не кто иной, как злой медведь. Не выпьешь заздравную – медведь накажет...
– Ромодановский? – угрюмо догадался Молчан.
– Он самый, князь-кесарь Федор Юрьевич...
– Посулы берет?
– Ни в жизнь.
– Челобитную царю доставит?
– Как вздумается. Поверит – доставит, не поверит – самого тебя вздернет. Государь за честность его во всем ему верит. Может, когда и не пожалует, да потом простит...
– Что ж... Только бы взойти... – произнес Молчан.
Пафнутьич замахал слабыми старческими руками:
– И-и, соколик, не вздумай, батюшка! Погубит людишек, и вся недолга, он зверюга лютый, пытатель, кровищи пролил...
– Погоди, дед, не шуми попусту! – велел Молчан и, оборотившись к дьяку, стал спрашивать, как можно к сему князю-кесарю на глаза попасть.
Дьяк сказал, что нет такого замка, который бы золотым ключом не отпирался. Сам кесарь честен, да вокруг него разный народишко кормится, ход найти можно. Федор Юрьевич набожен: ежели прикинуться странником и поднести сему зверю какие ни есть от святых мест подношения, может и выслушает дело...
– Не ходи, Степаныч, не для чего! – крикнул с лавки Федосей. – Челобитную изорвет, потопчет, – как тогда будем?
– А я, Федосеюшко, без челобитной. Челобитная при тебе останется.
– Да ведь не выдраться от него живым! Сказнит!
– Меня-то? – с недоброй усмешкой молвил Молчан. – Нет, братие! Не народился еще тот человек, которому написано кончать меня. Я заговоренный...
И стал отсчитывать дьяку золото, потребное на подкуп людишек, кои оберегали князя-кесаря от просителей.

2. БЕЗ ЧИНУ, БЕЗ ВРЕМЕНИ...

Проснувшись на рассвете и чувствуя себя невыспавшимся и разбитым после длинной дороги из Пскова, Петр велел позвать цирюльника и послал за Ромодановским. Рядом, в соседнем покое, несмотря на ранний час, уже толпились люди, смутный гул голосов доносился в царскую опочивальню, где цирюльник, правя бритву о розовую ладонь, ровными движениями дочиста выбривал круглые щеки и подбородок с ямочкой.
– Чище, чище! – велел Петр. – Ишь, возле уха оставил. Да не возись, словно баба старая, недосуг нынче...
– Что касается до клочка невыбритого возле уха, – по-немецки ответил цирюльник, – то пусть ваше миропомазанное величество не затрудняет себя беспокойством. Это место у вас несколько раздражено и будет выбрито одним лишь прикосновением моего лезвия перед самым концом процедуры. Что же касается слов вашего миропомазанного величества о том, что я вожусь, как старая баба, то что делать? Я немолод, государь, я в том возрасте, когда мне нечем кичиться перед слабым полом, брить же государя – это величайшая ответственность, и, конечно, я не могу позволить себе торопиться, чем бы мне ни грозила медлительность. И, наконец, последнее ваше замечание о недосуге. Но был ли он у вас когда-нибудь, сей досуг, государь?
– И мелешь, и мелешь! – сказал Петр. – Ну чего мелешь? Проваливай, надоело. Не надо мне примочек твоих, иди, иди...
Денщик подал ему кафтан, он туго опоясался, велел:
– Зови, кто там первым пришел. Да еды вели подать сюда, оголодал я путем...
Вошел Ягужинский, поклонился:
– С благополучным...
– Тебе бы такое благополучие! – огрызнулся Петр. – Черти, шаркуны. Не тебя звал. Кто там дожидается...
Ягужинский, обидевшись, поджал губы:
– Я, государь, по делам, не терпящим отлагательства, сижу с ночи.
– Ну?
– Некоторые пастыри монастырские весьма многие пишут к твоей государевой милости...
– И во Псков писали! – не садясь и глядя на Ягужинского своими выпуклыми, насмешливыми глазами, молвил Петр. – Не продохнешь от них. Которым еще писать станут – пригрозись батогами. И повтори им, дьяволам, что слуг в монастырях и служников оставить самое малое число, где лишние будут – накажем. Еще напиши, дабы никакие монастыри под страхом великим ни земель, ни деревень покупать не смели. А новгородского игумна вели нынче же моим именем в монахи разжаловать...
Ягужинский быстро писал на грифельной доске.
– Я ему еще когда наказал – все мельницы, перевозы, мосты, пустоши, рыбные ловли в оброк желающим отдать, давеча купчину новгородского в пути повстречал –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202