И крикнул:
– Знаю, все знаю! Хватит!
Потом приказал:
– Позвать сюда Ржевского!
В густой темноте безлунного, беззвездного вечера монахи, служники Афанасия, побежали искать воеводу. Петр сидел на лавке у ворот, молча попыхивал сладко пахнущим кнастером, слушал захмелевшего Осипа Баженина, который хвастался тем, как быстро и в точных пропорциях построил нынче фрегат. Было очень тепло, тихо, где-то погромыхивал гром, гроза все собиралась, да никак не могла собраться. Из ворот вышел Меншиков, пошатываясь сказал:
– Ну, накормил дед, да, накормил. Ты, мин герр, рыбку не кушаешь, а у него рыбка, и-и...
Петр не ответил. Меншиков еще шагнул вперед, засмеялся:
– Ничегошеньки не видать. Мин герр, может, я уже и помер, а? Может, мне оно все причудилось?
– Венгерское всегда так бьет! – с лавки молвил Петр. – Иди на голос, сядь.
Александр Данилыч сел, сладко зевнул, опять засмеялся:
– Ай, дед, ну, дед! Как он про Ваську-то Ржевского. И лупит, и лупит! Я так раздумываю – гнать надо взашей Ржевского...
– Раздумываешь? – угрюмо спросил Петр.
– А что, мин герр, как не гнать? Ты на Воронеже, да на Москве, да еще как мы ко Пскову того... ехали, все меня щунял, что-де я за Сильвестра говорю. А выходит – моя правда. И Федор Матвеевич...
– Будет молоть! – оборвал Петр.
И вновь стал разговаривать с Бажениным.
Когда Ржевского отыскали и привели к Петру, он позвал его в дом Афанасия, заперся с ним в дальней тихой келье и, не садясь, спросил:
– Ты для чего сюда послан был?
– Князь-кесарь Федор Юрьевич...
Петр сжал зубы, размахнулся, ударил воеводу огромным кулаком в лицо. Тот покачнулся, Петр схватил его за ворот кафтана, ударил об стенку, тараща глаза швырнул на пол, пнул ногой...
Потом, отдышавшись, велел:
– Чтобы и духу твоего здесь не было. Возвернусь к Москве, там еще поспрашиваю. Нынче же вон отсюдова... Паскуда...
И велел Баженину сбираться на верфь – смотреть фрегат.

3. КАФТАН И ЗАСТОЛЬЕ

В Троицын день, незадолго до обеденного времени отворилась дверь, с поклонами, испуганный вошел дьяк Абросимов, пришепетывая, объявил:
– С избавлением, господин капитан-командор! Государь вскорости в Холмогоры прибудет. Воевода туда отправился – встречать. А уж ты, Сильвестр Петрович, да ты, Иван Савватеевич, не обессудь! Наше дело холопье, сам знаешь, что сверху велено, то нами и исполнено. А уж я ли не старался по-хорошему...
Ключарь прибрал камору, дьяк распорядился принести березовых веток, свежего квасу.
С теми же вестями прибежал Егор Резен: государь-де идет на струге Двиною, с ним Меншиков, Апраксин, Головин, далее следуют царевич Алексей и множество войска. Слышно, что государь на архангельские дела гневен и что будет беседовать с Афанасием, а об чем – никому не ведомо.
– Знает про то игумен, который звонок бубен! – с усмешкой сказал Рябов. – Неведомо! Будешь с нами завтрак кушать, господин инженер?
– О, салат теперь не надо! – воскликнул «медикус». – Совсем скоро домой! Да, сегодня, завтра...
– Как вернемся, тогда и скажем – домой пришли! – молвил кормщик. – А ныне не пропадать едову-то!
И, насупившись, сел за салату, как за тяжелую работу. Но она в это утро совсем не шла в горло. Рядом взвыл, прикинувшись поврежденным в уме, поручик Мехоношин; визжал, скребясь в дверь и вымаливая хоть захудалого попишку – исповедаться, боярин Прозоровский, ругались караульщики. Рябов, пережевывая салату, только головою качал:
– Ну и ну! Недаром говорится, кто жить не умел, тому и помирать не выучиться. Срамота, ей-ей...
– Может, пред свои очи призовет, во дворец, – погодя предположил Иевлев.
– Позовет ли? – усомнился кормщик.
– Как не призвать? Коли сам сюда не пришел – призовет.
– И гуся на свадьбу волокут, да только во шти! – со злой усмешкой сказал Рябов.
Молчали долго.
Опять вошел дьяк Абросимов, уже не кланяясь; велел кузнецу одеть в железы обоих узников – и Рябова и Сильвестра Петровича. Кормщик заругался. Абросимов зычным голосом крикнул караульщиков, обоих узников скрутили, повалили на землю, цепь в стенное кольцо продел сам Абросимов. Квас и березовые ветви убрали.
От тугого железного обруча у Сильвестра Петровича открылась рана, обильно хлынула кровь. Кормщик, разорвав зубами рубашку, попытался перетянуть ему ногу выше раны, но кровь все текла и текла. Было видно, что Иевлев слабеет, что силы оставляют его. Утешая Сильвестра Петровича и сам нисколько не веря в свои слова, Рябов говорил:
– Недосуг ему, господин капитан-командор. Ты не печаловайся! С того и заковали, что не сразу сюда он подался. Дело его царское – куда похощет, туда и путь держит. Ну, а холуй – он, известно, всегда холуем останется – заробели, что больно ласковы к нам были, и в иную сторону завернули. Полно тебе, Сильвестр Петрович...
За ночь Иевлев совсем ослабел: еще одна рана открылась на ноге. Рябов, до утра не смыкая глаз, пытался так оттянуть кандальный браслет, чтобы железо не въедалось в края раны, но Сильвестр Петрович метался, кандалы выскакивали из рук кормщика. К рассвету, совсем измучившись, Рябов сказал ключарю:
– Вот чего, старик! Я тебя в прежние времена из воды вынул – отслужи ныне службою: лекаря надобно. Сам зришь – господин Иевлев вовсе плох, не унять мне кровь. Помрет – с тебя царь спросит, тебе в ответе быть, а спрос у него короткий, сам про то ведаешь...
Ключарь испуганно замахал руками, зашамкал:
– Иван Савватеевич, нынче никак того не можно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202