– Хороша дьяволица салата! – говорил Рябов, запуская деревянную щербатую ложку на дно миски. – Она, Сильвестр Петрович, без привычки, может и на пареную мочалу смахивает, а как во вкус взойдешь да обвыкнешь, ну – милое дело! Ты кваском-то, кваском запивай, квасок добрый, игристый, гляди не захмелей только...
Иевлев сдерживался, чтобы не ругнуться, не ударить кулаком по столешнице. На кормщика он старался не смотреть, ел опустив голову. Но однажды не сдержался, стукнул ладонью по столу, закричал:
– Будет дурака-то валять! Одно да одно, каждый день одно...
Рябов ответил спокойно:
– Острог, Сильвестр Петрович, ничего не поделаешь. Не себя, чай, веселю, тебя – недужного, несвычного. Я-то не ты, в людях живал, свету видал: топор на ногу обувал, топорищем подпоясывался. И по столу не бей – нехорошо...
Погладил рукою стол, объяснил:
– Бабинька Евдоха еще когда меня учила: не бей, Ваня, по столу, стол – божья ладонь, со стола хлеб да рыбу едим. Божья али нет – не ведаю, а сказано ладно...
Иевлев сорвался с места, лег на топчан, отворотился к вечно сырой стене. Ему хотелось ответить кормщику чем-нибудь таким, чтобы тот замолчал надолго, но слова не шли, и злоба таяла.
Когда пришло время обедать, кормщик как ни в чем не бывало поставил на стол миску с похлебкой, нарезал хлеба, окликнул:
– Сильвестр Петрович, а Сильвестр Петрович...
Иевлев рывком сел за стол, взял ложку, не глядя на кормщика, попросил:
– Прости, Иван Савватеевич! Прости, дружок... Обидел я тебя нынче. Не чаял...
Рябов ответил спокойно:
– Кабы ты обидел! Недуг обидел, а с него спрос короток.
После обеда в острожных подвальных сенях вдруг зашумели голоса, послышался зычный хохот, раздалась веселая брань – пришел инженер Егор Резен с грамоткой от воеводы, чтобы не чинить ему препон в помещении узников.
– Я теперь есть медикус! – говорил Резен. – И для чего мне не быть лекарем? Я буду лечить ваши души, не так ли?
Вынимая из карманов снедь, табак, примочки, мази, декохты, перескакивая с русского на немецкий, Резен рассказывал новости о воеводе Ржевском, о верфях, о крепости; потом вдруг хлопнул себя ладонью по лбу, закричал:
– Виктория, капитан-командор, преотличная виктория. Господин Шереметев с большим войском пошел в Ливонии на шведа Шлиппенбаха и двадцать девятого декабря при мызе Эрестфер наголову разгромил шведское войско. Три тысячи шведов убито, триста пятьдесят человек взято в плен. Фельдмаршал господин Шереметев сим свои дела не покончил. Сбирается большое войско – дальше бить шведа.
Сильвестр Петрович, побледнев, слушал, переводил Рябову. Тот ножичком строгал палку – чинить Иевлеву поизносившийся костыль. Резен рассказывал, как Меншиков отвез победителю орден Андрея Первозванного, царский портрет в бриллиантах, указ о возведении в генерал-фельдмаршалы; рассказывал, как на Москве в те дни служились благодарственные молебны, гремели пушки, как на кремлевских башнях и стенах развевались отнятые у шведов знамена.
– Кому – сон, кому – явь, кому – клад, кому – шиш! – сказал Рябов. – Да ничего, Сильвестр Петрович, не для себя старались.
И спросил:
– А чего это за Андрей Первозванный?
Сильвестр Петрович объяснил, какие бывают ордена. Рябов выслушал без особого интереса, даже не сказал свое обычное «ишь ты!» Потом только усмехнулся, посетовал:
– Давали бы знак такой, чтобы с ним в острог не волокли. Висит на тебе бирка и означает: «Сего мужа ни по чьей воле батогами не бить, на дыбу не вздевать, ноздри щипцами не рвать!»
Резен понял, хлопнул кормщика по плечу, уютно усевшись на топчане, стал рассказывать дальше. По его словам выходило, что воевода Ржевский убежден в невиновности Сильвестра Петровича и Рябова, но по трусости отмалчивается и надеется, что все дело решится без него...
– Оно так! – кивнул Иевлев. – Трус он отменный...
Инженер рассказал еще, что заслуги Прозоровского на Азове, как он там имал бунтовщиков, не забыты, и только поэтому капитан-командор и кормщик еще не отпущены. Бывший князь-воевода считается заслуженным вельможею и верным царевым слугою – от того вся и задержка. Но все идет к лучшему: недавно, сими днями, Марью Никитишну посетил полковник Вильгельм Нобл – с превеликим почтением сообщил ей, что к весне ждут к Архангельску некую персону и персона та прибудет непременно. Сия персона и решит судьбу Прозоровского, а с ним и узников, ибо по отдельности тут думать не о чем.
Помолчали. Сильвестр Петрович задумчиво приминал пальцем табак в трубке. Рябов поднялся, взял у него костыль, стал прилаживать свою палку.
– Весна, поди, на дворе-то? – спросил Иевлев.
– Да, уже тепло! – ответил Резен. – Ну что ж, капитан-командор, давай лечить тебя буду...
Он посмотрел Иевлеву ногу, покачал головой, сделал перевязку. Опять заговорили о крепости, о кораблях, о флоте. Инженер рассказал, что есть слух, будто шведы не оставили своей затеи пожечь Архангельск и сбираются сюда опять, что крепость велено всю одеть камнем, поставить еще батареи, что в город идут еще войска.
Ушел Резен поздно, и после его ухода Сильвестр Петрович совсем загрустил. Кормщик обладил костыль, сам его опробовал – ловок ли, прошелся по каморе, хромая, из угла в угол, сказал весело:
– Хорош костыль, с таким и воеводе не зазорно ходить. Ну-кось, Сильвестр Петрович, спробуй...
Иевлев прошелся с костылем, Рябов похвалил:
– Ей-ей, выходка у тебя нынче другая!
Утром, когда дед-ключарь топил печку в каморе, Иевлев вдруг спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202