отмоемся...
– И шея в цапках... вишь – всего закидало...
– Комарье – известное дело...
– Дома-то на печи, я чай, получше... Поспал бы вволюшку, а там щец похлебал бы, да под рябины играть. Глядишь, и девы проведали бы тебя...
Ванятка сурово отмалчивался.
С каждым днем шли все быстрее, теперь уже знали, как справляться с бедами, которые в начале пути казались непоправимыми. Из массы войска – гвардейцев, матросов, пушкарей, из подводчиков-мужиков, из трудников, сопровождавших армию, – незаметно, понемногу выделились умельцы, хитрецы, кто посмекалистее, потолковее, кто знает дорогу. Их порою созывал Петр, они все кричали друг на друга, ругались, – тут, казалось, все были равные: солдаты и офицеры, мужики и бояре. Петр называл их учтиво, с лукавством в голосе «господа совет» и за дерзости не обижался, хоть несколько раз и побил особо упрямых советчиков.
Когда перевалили крутой, трудный масельский перевал и пошли вниз, стало легче. Люди повеселели. Александр Данилович Меншиков вдруг, словно простой солдат, первым завел песню. Голос у него был теплый, берущий за душу, солдаты радостно подхватили, ветер широко разнес по взгорью, над русскими знаменами, над полками, над фрегатами и подводами гордые вопрошающие строки песни:

Про наше житие про святорусское:
От чего у нас начался белый вольный свет?
От чего у нас солнце красное?
От чего у нас млад светел месяц?
От чего у нас звезды частые?
От чего у нас ночи темные?
От чего у нас зори утренни?
От чего у нас ветры буйные?

– Что за песня? – спросил Памбург у Иевлева.
Сильвестр Петрович засмеялся:
– Песня духовная, да поют ее по-своему, на солдатский лад.
Памбург покачал большой головой, сказал с веселым удивлением:
– Черт вас возьми, что вы за народ!
Иевлев на своем пегом жеребчике проехал к голове колонны, Памбург взял капитана Варлана под руку, подмигнул ему, посулил:
– Даю вам слово честного человека в том, что они возьмут Нотебург и выйдут на Балтику. И знаете что? Они это сделали бы и без нас с вами, вот что самое грустное.
– И даже, может быть, без своего царя Петра, – сказал Варлан, – если вы хотите знать...
За день пути до Повенца колонну встретил Егорша Пустовойтов, посланный вперед, сказал Петру, что лодки на озере готовы, что скот бьют – мяса армии хватит, что бани топятся повсеместно. Ванятке Егорша привез в переметных сумках свежих ржаных лепешек, творогу и жареного петуха.
Ванятка принялся за еду, потом вдруг испугался:
– Облопаешься-то – ноги не потянут. Ужо, как дойду, покушаю. Верно ли, тятя?
– Притомился? – спросил Егорша.
– Ничего, обвыкаю.
Он поднял к Егорше похудевшее, в потеках грязи, в цапках лицо, подмигнул, похвастался:
– Сколь народу путем повалилось, а я иду – обмогаюсь...
– Ты, известно, мужик двужильный! – молвил Егорша.
– Двужильный не двужильный, а, небось, не повалился. И на подводах почитай что и не ехал. Вот разве с Сильвестром Петровичем...
На вечерней заре 27 августа голова колонны влилась в Повенец. Труднейшая часть пути была пройдена. Солдаты и матросы, снимая шапки, крестились, утирали потные лица, перешучивались. Барабанщики по шесть человек в ряд били марш-парад, белоголовые мальчишки-повенчане, зайдясь от восторга, пятились перед войском. Пели матросские корабельные горны. Петр, сидя верхом, глазами считал свою армию: она стала вдвое меньше, чем та, которая вышла из Нюхчи.
Поутру, едва рассвело, Петр с Иевлевым, Памбургом и Варланом командовал спуском фрегатов в воды Онежского озера. Было ветрено, над плещущей равниной Онеги медленно плыли низкие свинцово-черные тучи. Тимофей Кочнев, весь изорванный, в смоле и в копоти, сиплым, страдающим голосом кричал матросам:
– Легше делай, легше, ироды! Теперь разом берись; разом...
Солдаты грузились в лодки. К берегу по вновь проложенной дороге ползли пушки, подводы с ядрами, с порохом. Дымились костры, на которых варилась каша. Командиры собирали своих людей, перекликали перед посадкой на суда, распределяли, кому грести, кому ставить паруса, кому сидеть на руле. Люди повеселели, урядники ругались беззлобно, для порядку. Щепотев сказал Головину:
– Теперь народишко так рассуждает: ныне жить будем, не помрем в одночасье. Да и то, Федор Алексеевич, такую путь пройти и во сне не приснится...
Головин усмехнулся:
– Какой сон! Вишь – похудел вдвое, портки не держатся...
Ванятка с отцом пришли к воде из бани, распаренные, сытые, мальчик удивился:
– Здоровое озеро-то! Вроде моря. И конца-краю не видно...
– Увидишь вскорости...
– Онежское! – задумчиво сказал Ванятка и вдруг быстро присел на корточки.
– Ты чего? – спросил Рябов.
– А вон царь глядит! Опять прикажет с Алехой со своим играть! Хоть озолоти – не пойду...

4. ПОРА ПРИВЫКАТЬ

На «Святом Духе» уже топилась поварня. Царевич Алексей, хрустя пальцами, встряхивая головой, ходил по каюте, жаловался воспитателю-немцу:
– У меня болит живот. И здесь, в груди, тоже колотье. Пусть он велит мне ехать в Москву. Иначе я умру.
Нейгебауер пожал плечами.
– Дурак! – крикнул царевич. – Дурак! Ты только и можешь, что пожимать плечами! Дурак!
Царский повар Фельтен накрывал стол, ставил приборы. Фрегат покачивался, скрипел на озерной волне, тарелки ездили по столу. Царевич все хрустел пальцами, потом повалился на пол, забил ногами, закричал:
– В Москву, в Москву, о-о-о!
Нейгебауер наклонился к Алексею, тот ударил его коленом в грудь, завизжал еще громче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202