роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЯРМАРКА ОПАРЫШЕЙ
Одним мужикам везет, другим — нет. Третьего обычно не дано. Но со мной вышло как-то по-особому. Много мне досталось всяких пакостей, но когда уже начинало казаться, что моя старушка сыграла со мной злую шутку, родив меня на свет божий, какая-нибудь случайность вдруг исправляла положение и подсыпала мне в карман чуток оптимизма.
А оптимизм — это лучшее из всего, что можно носить в карманах.
Я отбывал свои полтора года в Руанской тюрьме и подыхал от тоски, но тут-то и произошла такая вот случайность. Как-то раз к нам притопали субчики с хмурыми рожами, которые принесли с собой уровни с воздушными пузырьками, оптические приборы и рулетки. Они сделали замеры, взяли пробы и что-то записали в блокноты со спиральным переплетом.
Потом они убрались прочь, бросая на нас осуждающие взгляды — мол, подумать только, бывают же на свете такие люди...
На следующей неделе мы узнали — ведь даже в этих храмах грусти все слухи разносятся, как ветер, — что наш жилой корпус грозит треснуть по швам. В один прекрасный день и я, и мои дружочки, и охранявшие нас крикуны могли оказаться на проселочной дороге среди груд камней и россыпей штукатурки. Чтобы этого не произошло, решено было основательно подлатать одно крыло здания. Вот только на время работ следовало куда-то переселить постояльцев.
Половину отдыхающих дирекция рассовала по другому крылу, но проблему это не решило, и остальных разбросали по соседним тюрьмам. Меня, например, решили перевести в центральную тюрьму Пуасси. Мне было безразлично, где сидеть; переезд даже обещал какое-то разнообразие. У нас ведь тут скучнее, чем на почте в отделе упаковки — там хоть дату на штемпеле каждый день меняют. А в цитаде-
лях печали нет ни числа, ни дня недели- один серый унылый туман. Так что возможность стрельнуть глазом по окрестностям меня изрядно порадовала.
Одним солнечным утром меня вызвали к интен-данту и вернули старые шмотки, которые я натянул с великим удовольствием: они создавали сладкую ил-люзию свободы.
В комнате сидели два бравых жандарма — два типичных представителя своей профессии. Первый был длинный придурок с акцентом Саоны-и-Луэры, вороньим клювом и гнилыми зубищами. Второй — толстый коротышка с блаженным лицом — похоже, проводил жизнь в постоянном ожидании обеда или ужина.
Они ласково надели мне наручники, и тут ощущение свободы стало понемногу пропадать. Тем более что длинный соединился со мной священными узами в виде короткой цепочки, зашитой в чехол из одеяла. Оказаться в одной упряжке с таким мерином — от этого любой повесит нос...
В этом снаряжении мы вышли из тюрьмы и пешком двинулись к вокзалу.
Будь у меня ярко-зеленое пузо, а в заднице павлинье перо — на нас, пожалуй, и то бы меньше оборачивались. Вид человека в наручниках производит потрясающее впечатление. Это возбуждает людей. Они начинают наслаждаться своей свободой и на минуту-другую даже проникаются состраданием.
Но я чувствовал себя неважнецки. Я не люблю корчить из себя восьмое чудо света.
Когда мы доплелись до вокзала, мне стало чуть полегче. Толстяк перекинулся словечком с начальником поезда, и нас разместили в купе второго класса. После отправления, по пути в Мант, к нам зашел потрепаться контролер и стал рассказывать, как воевал при Дюнкерке, Ух и расписывал, ух и заливал! Он попал там в плен и до сих пор, бедолага, от этого не отошел...
Наконец мы слезли в Манте, чтоб пересесть на другой поезд, потому что наш в Пуасси не останавливался.
Жандармы впихнули меня в последний вагон пригородной тарахтелки. Там было пусто, только в углу сидели два печальных сереньких араба и молча жевали какие-то подозрительные огрызки. Они даже не заметили штампованных браслетов, что охватывали мои запястья.
Мы уселись у окна и стали разглядывать пейзаж. "Саона-и-Луэра" рассказывал о своей жене, которая страдала какими-то там "сращениями". По его физиономии было
видно, что ему тоже всегда не терпелось срастись с чем-нибудь прочным и надежным — с жандармерией, со своим избирательным округом или с оргкомитетом ежегодной утренней пьянки в деревне Свистнирак.
Тем временем я во все глаза смотрел на травку и цветочки. Мир сиял и искрился. Местами виднелись плавные изгибы Сены, но дорогам сновали машины. Все вокруг дышало бодростью и весельем. А мне через час предстояло вновь оказаться на сырой тюремной соломе... Представляете перспективу?
В животе у меня заныло от тоски. И я решил, что буду последним дураком, если не попробую сыграть в догонялки... С такими лопухами, как мои охранники, это вполне могло удаться.
Не успел я принять решение, как у меня уже созрел план.
— Черт! — сказал я вдруг. — Мне надо и сортир. "Саона-и-Луэра" недовольно посмотрел на меня.
— Слушай, потерпел бы уже до Пуасси...
— Ну, вы даете! Когда вам приспичит, вы что, терпите до отпуска?
— Ладно, отведем, — согласился он.
Мы вышли втроем в тамбур, в углу которого и находился клозет. Из-за жары скользящие двери поезда были открыты, и за ними галопом скакали телеграфные столбы.
Толстяк открыл дверцу туалета, чтобы проверить там окно; оно оказалось слишком узким, чтобы туда смог пролезть человек.
Успокоившись, он снял с меня браслеты.
— Давай скорей!
— Пожар, что. ли? — огрызнулся я.
Я зашел в туалет, и кто-то из этих сволочей сунул ногу в дверной проем, чтобы я не мог закрыться полностью. Тогда я потер онемевшие запястья и вздохнул посвободнее, хотя для дыхательной гимнастики место было не очень-то подходящее. Ясное дело, сюда я пришел не затем, зачем просился. Я быстренько прикинул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135