Она просто накинулась на него с упреками и бранью, поэтому Павлу Петровичу так и не пришлось порадовать мать.
От матери он вышел в крайне удрученном состоянии духа. Но одна из втайне влюбленных в него фрейлин раскрыла ему причину раздражения императрицы. Она рассказывала так комично, как Завадовский торопливо собирал свои пожитки, как он спускался с лестницы, поминутно оглядываясь назад, словно боясь, что императрица налетит на него с кулаками, что великий князь не мог не засмеяться.
Прямо после неудачного посещения матери Павел Петрович прошел на половину супруги.
Великая княгиня сидела в кресле у окна и читала какую-то книгу.
— Ну, что? — спросила она, положив книгу на маленький столик. — Ее величество разрешила?
— Где там! К ней и доступа нет! — засмеялся великий князь и вкратце посвятил супругу в курс последней сенсации двора. — А ты все читаешь? — улыбнулся он.
— Да, — ответила Мария Федоровна, — меня очень заинтересовало, как можно совершенно противоположно смотреть на вещи. Вот здесь у меня письма госпожи де Севинье и «Заида» госпожи де Лафайет. В одном из писем Севинье пишет: «Можно забыть измену, но простить ее нельзя». А Лафайет уверяет: «Можно простить неверность, но забыть ее невозможно». Как тебе кажется, Павел, кто из них прав?
— Мне кажется, что в сущности обе они правы, а еще вернее, обе они мелют чушь! Забыть — простить, а простить — забыть. Это все одно и то же. Кто любит, тот прощает!
— Ты судишь по-мужски, милый Павел, а женщины думают не так. Но мне лично кажется, что мнение Лафайет дышит большей правдой и женским достоинством.
— Я тебя что-то не понимаю, Мария!
— Постараюсь пояснить свою мысль на примере. Допустим, ты окажешься неверным мне. Разделяя мнение госпожи Лафайет, я не буду никогда в состоянии забыть про твою измену, но прощу тебя, потому что люблю, а любовь — истинная любовь, разумеется, — не может не прощать. Наоборот, если следовать взгляду госпожи де Севинье, жена, узнав про измену мужа, должна отнестись к этому легко, продолжать обнимать и целовать его, должна забывать во время супружеских ласк про нанесенное ей оскорбление, но при удобном случае думать: «А, ты мне когда-то изменил, хорошо же, я тебе за это отплачу!» Вот в чем разница, милый Павел.
— Твое решение проникнуто свойственной тебе кротостью и нравственностью. Но пример грешит неправдоподобием: я не нарушал по отношению к тебе обета верности и не собираюсь нарушать его.
— Правда ли это, Павел?
— Что дает тебе повод сомневаться в этом?
— Позволь мне только спросить тебя, милый Павел, как зовут ту девушку, которую ты навещаешь почти ежедневно?
— Ее зовут, как и тебя, Марией, она — кузина поэта Державина, которого я люблю, как брата.
— Может быть, как брата своей сестры? О, признайся мне, Павел! Самая горькая истина лучше подслащенного обмана!
— Мне не в чем признаваться тебе. Вообще должен сказать тебе раз и навсегда, что это становится просто скучным. Куда ни повернись — всюду подозрения, замаскированные или открытые упреки. Что за черт! Ведь этак никакого терпения не хватит!
Великий князь раздраженно прошелся несколько раз по комнате.
Мария Федоровна отвернулась к окну, стараясь скрыть две слезинки, выступившие на ее глазах.
— Читала ли ты новую оду Державина «Бог»? — спросил ее Павел Петрович.
— Да, читала и была в восторге от глубины мысли и красоты стиха.
— Державин просит позволения посвятить ее тебе. Ты позволишь?
— О, пожалуйста! Тем более, что тебе это, вероятно, тоже будет очень приятно.
— Благодарю. Теперь у меня имеется еще просьба.
— Если в моих силах исполнить ее, то я буду очень рада.
— Вполне в твоих силах, если ты захочешь, конечно.
— А в чем дело?
— Попроси ее величество, чтобы тебе позволили
взять в число твоих придворных дам Марию Девятову хотя бы для того, чтобы отплатить любезностью за посвящение тебе венца русской поэзии!
— О, Павел, Павел! — воскликнула великая княгиня, разражаясь потоком слез. — Как ты решился потребовать от меня еще и этого! Нет, нет, что хочешь, но только не это унижение!
— Так и скажи, что не хочешь, а то сейчас же водопады слез, страшные слова! «Унижение!», «Как ты можешь!» — и прочее и прочее... Все вы, женщины, дуры и больше ничего! Не хочешь — ну и пожалуйста, никто не просит!
Великий князь вышел из комнаты, с силой хлопнув дверью.
Несколько успокоившись к вечеру, императрица Екатерина приказала позвать Потемкина.
— Вот что, Гришенька, — сказала она ему. — Уж как ты хочешь, а придется тебе в Крым отправиться,, Не сейчас, конечно; пусть туда армия стянется, пусть начнут, а там ты на фельдъегерских живо домчишься. Но кроме тебя - некому!
— Что же, я готов хоть завтра, ваше величество! — ответил Потемкин, сознавая, что опасный соперник устранен. Но сейчас же ему пришло в голову, что, уехав теперь, он оставляет совершенно свободное «поле» и неизвестно, какой «цветок» может вырасти в его отсутствие. Надо было сначала создать преемника Завадовскому. Поэтому он сейчас же договорил: — Только вот как же с заговором-то быть?
— Я об этом много думала, Григорий Александрович, и вот что мне пришло в голову. Павел злобен, упрям, мстителен, но он слишком слабоволен, слишком неэнергичен, чтобы без чужого влияния деятельно
взяться за заговор. Он может ворчать втихомолку, может держать кукиш в кармане, может изливаться потоками недоказательных слов, но дальше этого сам по себе он не пойдет. Из твоих слов я поняла, что его подталкивает Мария Девятова. Значит, если удалить ее, то великий князь будет предоставлен самому себе и своей жене, от которой, кроме хорошего, ждать нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109