Как?! Он, Потемкин, испугается чего бы то ни было, отступит?! Ну, плохо знает его тот, кто думает так! Светлейший уселся поудобнее в кресле и ответил:
— Ты говоришь, что я скоро умру? Знаю, милая, знаю! Недавно умер Бауэрхан, и я понял, что мой предтеча уже отправился на тот свет расчистить мне путь. Куда? В рай, в ад — не все ли равно? Важно то, что там уже не поднесут чаши кипящего вина, там не обнимут мягкие, тепленькие женские ручки. И вот именно потому, что все это пропадает вместе со смертью, именно потому, что мой конец близок, я должен получить все, возможное только в этой жизни. Всякий раз, когда воспоминания возвращали меня к тебе, я думал: время еще есть и я успею взять то, чего хочу, что принадлежит мне по праву. Недавно, томимый смертными предчувствиями, я уныло скитался по улицам и встретил тебя. Ты не увидела меня, но я-то узнал твое лицо под монашеским убором. И сказал себе: теперь уже нельзя откладывать решение, теперь пора действовать. Бодена, не говори высоких слов — мое желание выше всякого слова. Бодена, не сопротивляйся мне, тебе придется покориться. Ты должна будешь сделать то, что я хочу!
— Чего же ты хочешь от меня? — спросила Бодена, потрясенная мрачной энергией, которой дышали слова Потемкина.
— О, очень немногого: пустяка, в котором ты мне прежде не отказывала! Ты должна сплясать, как плясала когда-то, весело поужинать со мной, приласкать, отогреть мою старчески-озябшую душу, а на другое утро — пожалуйста, возвращайся в монастырь!
— Никогда! — с силой крикнула Бодена. — Этого не будет!
— Чего не будет? Возвращения в монастырь? Оставайся, пожалуй!
— Никогда! Никогда более ты не прикоснешься ко мне!
— Э, милая, можно ли быть такой скупой? Тебе это ничего не стоит, а мне доставит большое удовольствие! Да и напрасно ты будешь упрямиться — все равно покоришься мне!
— Ну что ж, если ты дерзнешь силой взять меня и Бог не защитит меня от посрамления...
— Нет, нет, милочка, так дешево ты не отделаешься! Ты говоришь, что я совершаю страшный грех, и хочешь, чтобы вся его тяжесть легла на меня одного? Нет, козочка! Ты должна добровольно отдаться мне!
Бодена ничего не ответила на последнюю фразу. Глубокое презрение говорило лучше, чем самый гневный ответ.
— Ну-с, я жду! — произнес Потемкин.
Прежнее молчание, прежний взгляд, полный гордого гнева.
— Не хочешь ли стаканчик винца? Эй, люди! — Потемкин хлопнул в ладоши и через минуту внесли поднос, заставленный бутылками. — Выпей, Боденочка: вино — отличный советчик, отлично голову проясняет. А тебе это нужно, потому что ты не отдаешь себе отчета в том, что происходит. Неужели ты не видишь, насколько я полон решимости, насколько я тверд в своем намерении? Ничто — слышишь? — ничто не способно изменить мою волю. Ты будешь моей! Пусть гром поразит меня — я все равно буду обнимать тебя! Пусть грозный ангел явится с мечом защищать тебя — я отстраню его и овладею тобой, Бодена! Смирись, подчинись, склонись перед неизбежным! Я хочу тебя, и ты будешь моей!
— Бог не допустит этого!
— Вспомни свою жизнь: Он уже многое в ней допустил и не захочет лишать меня последнего счастья в жизни.
— Бог...
— Да что ты мне все «Бог» да «Бог»!.. Я и сам знаю Писание не хуже тебя! — У Потемкина на лбу вздулись жилы, он сильно покраснел: выпитое вино еще более обостряло вспыхнувшую в нем страсть, он терял терпение. — Писание, матушка, зависит от того, как его понимать. Сказано «не противиться злу», а ты противишься. Сказано: «Бога бойтесь, царя чтите», а я в здешних местах — и царь, и Бог...
— Богохульник...
— Довольно, матушка! — гневно перебил ее светлейший. — Мне надоели богословские споры. Завтра утром, если хочешь, поговорим об этом, а теперь — долой черный траур иноческой одежды, спляши мне, как плясала бывало, чтобы потом усталой и улыбающейся склониться к моим ногам! Ну! Я жду! Ты молчишь? В последний раз: я жду! Ты не отвечаешь? Так я развяжу тебе язык! — Он троекратно стукнул кулаком в находившуюся около его кресла дверь, и она распахнулась, пропуская четверых рослых слуг. — Ну-ка, Свищ, — обратился Потемкин к шпиону, шедшему сзади и державшему под мышкой что-то, обернутое черным сукном, — развяжи-ка свое добро да покажи красавице гостинец, который мы для нее приготовили!
Свищ подошел к Потемкину, опустился на пол, положил рядом свой пакет и стал доставать оттуда разные предметы, паясничая и поясняя их назначение на манер балаганного деда:
— Вот шелковая плетка, ласковая молодка: на вид тонка да гладка, а попробуешь, так не очень сладка. Как ею полоснешь, так до цыганского пота кого хочешь проймешь, — умная штучка! А вот морская соль — бывает немалая боль, ежели ее взять да после плетки ранки присыпать: свербит, жжет, покоя не дает — сногшибательное! Здесь у меня дамские сапожки, приделаны внутри такие рожки, что под ногти впиваются и до страсти больно кусаются: ха-а-арошая вещь!
Свищ достал еще несколько предметов из своей коллекции, давая каждому самую лестную аттестацию. Но Бодена не слушала: она быстро окидывала взорами комнату, надеясь найти хоть какой-нибудь путь спасения. Вдруг она увидела на письменном столе тонкий и острый стилет, служивший для разрезания книг. Одним прыжком она очутилась возле стола, схватила стилет, прижалась к стене и крикнула:
— Всякий, кто осмелится подойти ко мне, будет убит
на месте! А если ты, кровопийца, сейчас же не выпустишь меня, то я убью себя на твоих глазах!
— Батюшки, что это такое? — испуганно крикнул Свищ, указывая рукой на окно.
Взоры всех присутствующих, в том числе и Бодены, невольно обратились к окну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109