«Никак, Лара, иначе нельзя. Не получается. В трюмах хлеб... И люди здесь. Ты прости, родная, но иначе никак не получается. Береги себя, береги Наденьку... О Сереже я написал Григорию. Не теряй надежды...»
— Не теряй надежды?..— едва слышно переспросил Сергей Владимирович.
— Знал, верил, что в память о нем все сделаем... И сделали бы. Письмо Владимира Ивановича с нашим письмом повез я прямо в Москву Михаилу Ивановичу... Калинин сам этим делом занимался. Мы уже и разрешение получили... Да тут господин Сабинин официально сообщил... Скончался сын Сергей Кошелев. От скарлатины скончался... Что тут поделаешь?
— Да как он мог?! Как мог! — Кошелев смотрел на Фомичова, словно тот способен был разъяснить ему, Сергею Кошелеву, эту безмерную подлость.— Как он посмел так распоряжаться моей жизнью, моей судьбой?!
ГЛАВА 10
Фомичов и слышать не хотел, чтобы гости сразу же ехали назад, не испробовав настоящей севастопольской ухи. Сварил он уху над костром в закопченном казане. Все, что, по его мнению, требовалось: перец, петрушка, лук, помидоры, - все было положено в строго определенном порядке.
«Дядя» Паша утверждал, что проснулся он вовсе не оттого, что Кошелев тряс его за плечо, а от знакомого дымка, от запаха закипевшей ушицы. Костер Фомичов развел в небольшой вырытой лунке. Потрескивал хворост, и в наступивших сумерках искры красными мотыльками падали на землю.
Над краем неба повисла огромная, словно раскаленная дневным зноем, луна.
Фомичов и «дядя» Паша колдовали над ухой, а Кошелев лежал на земле, заложив руки за голову, и смотрел на огненный диск в черном затканном звездами небе. Но он не столько видел, сколько слышал подступившую ночь. Слышал пение цикад в сухих й медовых травах, испуганный выкрик потревоженной птицы, шорохи в кустах ежа или полевой мыши и негромким ритмичным аккомпанементом шум набегавшей на песок волны.
Спокойно и чисто на душе, словно эта тихая умиротворяющая ночь смела со всей земли мелкое, подлое, злое... Вероятно, и капитан Кошелев вот так слушал ночь. Конечно, слушал мирный мягкий прибой, раз так точно определил: верните сыну его родной берег... Как еще более емко назвать все это вокруг — если он привык к нему, к берегу, с детства, если он всегда принадлежал капитану Кошелеву. Что более дорогое мог бы он, уходя из жизни, завещать сыну...
— Что вы загрустили, Сергей Владимирович? — весело крикнул «дядя» Паша.— Пойдем, нырнем...
— Не хочется,— мягко ответил Кошелев не двигаясь.
— Окунись и назад. Уха сейчас будет готова! — объявил Фомичов, когда «дядя» Паша бултыхнулся в воду. Старик искоса глянул на Кошелева, но не заговорил, а, стараясь не очень шуметь, достал хлеб, ложки...
Потом все трое уселись у костра. Отварная рыба была разложена на листе фанеры — глоси с голубоватым брюшком, с острыми коричневыми буграми шипов камбала, носатые сарганы и яркие, похожие на морских петухов, алые бычки, которые в великом множестве водятся у берегов Севастополя.
Первые ложки ухи смаковали -молча, но когда немного утолили голод, Фомичов с «дядей» Пашей принялись горячо обсуждать, какая рыба лучше, речная или морская.
Фомичов утверждал, что из речной настоящей острой ухи не сваришь. «Дядя» Паша, не отрываясь от казана,
доказывал обратное, и только когда показалось донышко, разомлевшие противники сошлись на одном: была бы уха!..
«Дядя» Паша, видимо, по давней привычке, вскочил, засыпал и затоптал лунку с еще горячей золой...
Фомичов предложил поехать к нему. Квартирка хоть и небольшая, но удобная. Есть сад, неподалеку пляж. Вполне можно отдохнуть, искупаться. Но Кошелев объяснил, почему ему никак не возможно задерживаться. Наконец порешили спать тут же, на берегу. В курень ни Кошелев, ни «дядя» Паша идти тоже не пожелали. Луна теперь была совсем золотая, и от нее на море лежала гладкая и все ширившаяся к горизонту яркая дорога. Стих ветерок, замолкли цикады, и только шепот волн доносился на берег.
Кошелев проснулся, как только стали гаснуть звезды. Рядом с ним возился «дядя» Паша, выбираясь из брезента, в который почему-то завернулся с головой. ..
Упершись руками в землю, он вскочил с радостным возгласом. Его «Пчелка» стояла умытая, поблескивая никелем.
— Так вы и не ложились? — Он подошел к Фомичову, протиравшему лоскутом стекла.
— Мое дело стариковское, выспаться всегда успею,— с ухмылкой ответил старик.
Кошелев, поеживаясь от утренней прохлады, подошел ближе, и Фомичов снова начал свои уговоры — задержаться хоть на денек.
— Не горюйте, Григорий Семенович, через пару дней мы к вам вместе со всеми друзьями нагрянем,— смеясь объявил «дядя» Паша.
— Город посмотрели бы,— не сдавался старик.— Столько у нас интересного. Одна «Панорама» чего стоит! А Малахов курган...
Кошелеву, конечно, очень хотелось бы побродить по городу, побывать в музеях, но задерживаться нельзя. Вавилову обещали навести кой-какие справки насчет Наденьки.
Потом, когда он узнает о судьбе сестры, тогда непременно приедет в Севастополь на несколько дней. Непременно!.. Они с Григорием Семеновичем посидят, побеседуют.
Фомичов обрадованно кивнул:
— Буду ждать... Вот улыбнулся ты, Сергей, и так на отца стал похож.
— Мне говорили, что глаза у нас похожи...
— И глаза, и нос, но бывает сходство гораздо большее, в чем-то таком... чего и не объяснишь... Сидел ты в шлюпке, о чем-то думал, смотрел в море, „бровь одна чуток приподнята... И Владимир Иванович иной раз стоит на мостике... И лицо в эту минуту такое же... И голову, когда говоришь, вскидываешь... И Владимир Иванович так... Поговорил с тобой, и опять он, как живой, перед глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52