«У великого ученого, у большого музыканта не спрашивают, какой он национальности»,— вырвалось у нее однажды, когда вконец утомленный Серж сказал, что больше не в силах играть гаммы. Несмотря на разговоры о том, как гранд-мама спасла внука от голодной смерти, старуху, видимо, угнетало сознание, что Серж и не русский и не француз, бесподданный, и она старалась обеспечить ему хоть какое-то будущее.
Деньги от продажи парохода целиком пошли на воспитание мальчика. Уроки музыки, гармонии, сольфеджио, английский язык... Нет, у Сержа не оставалось времени на размышления ни о своем положении эмигранта, ни о прошлом своих родителей. Не было времени и на то, чтобы вести беспечный образ жизни, какой вели его сверстники. К семнадцати годам он окончательно уверовал в то, что сможет немалого достичь.
Смерть деда глубоко его опечалила, но рояль по-прежнему стоял открытым.Алин встретилась, когда он уже начал выступать с концертами. Загадочная, недосягаемая тогда Алин. Пора влюбленности была лучшей в его жизни. Даже сдержанный, суровый Иоганн Бах звучал по-иному. Новое, гораздо более глубокое содержание вкладывал Серж во все, что играл, щедро выплескивая свои чувства. Жадно воспринятый окружающий мир, окрашенный в необычайно яркие цвета, воплощался в музыке. Тогда он не думал о карьере, только об Алин. Несмотря на нелады в семье, он был счастлив.
Гранд-мама встретила невестку с подчеркнутой, слишком подчеркнутой любезностью. Но сколько скрытого яда было в каждом обращении к Алин. За обедом газеты отошли на задний план. В присутствии жены Серж должен был выслушивать многочисленные экскурсы в историю, начиная с мужественной княгини Ольги, первой принявшей христианство, до стихов Некрасова. Гранд-мама даже самолично переводила: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет...» Она могла без конца говорить о румянце «во всю щеку», о тяжелых косах русских красавиц, подметив, что Алин злоупотребляет косметикой и ее светлые легкие волосы не очень густы.
Поводов для всякого рода язвительных замечаний, недовольства и обид гранд-мама находила предостаточно.Сержа бесили ее нападки на жену, и в то же время ему было жаль старуху, для которой он был единственным-утешением. Понимал, что гранд-мама ревнует и в слепой любви своей калечит ему жизнь.
Калечит потому, что все эти мелкие конфликты мешали ему думать, работать. И все же он был счастлив. Именно тогда осуществлялись мечты гранд-мама. Она умерла, уверенная, что «будущее мальчика обеспечено»... Вскоре ему предложили заманчивое турне: Европа, Америка. Этим он обязан Алин. Правда, Жюль, как-то вскользь заметил: «Это ты отдал ей свои богатства! Все, что имел...»
Но в любви, наверное, всегда так: счастлив тот, кто отдает всего себя. Иначе какая же это любовь?!И вдруг — война. Лилась кровь. И в России. Он впервые почувствовал себя русским. Странное чувство, неясное, непонятное. Слушал сводки, когда отступали русские, советские, войска. Слушал, не понимая, откуда подавленность, тупая, не оставляющая его боль. Что общего у него с Советами, что общего?.. Из-за них он чужой всем и везде. Как бы хорошо ни относились — чужой. И забыть об этом невозможно. Но все это уже не имело значения. Он ненавидел немцев за тупую спесь, жестокость, вероломство — так ему казалось вначале. Но постепенно, разобравшись в себе, он понял, что ненависть рождена иным. Немцы посягнули на чувство подсознательное, не поддающееся контролю, анализу, которое всегда жило в его душе. Чувство, о существовании которого они сам не подозревал.
А Алин им улыбалась, пела их же сентиментальные песенки, так мило при этом картавя, что вызывала бурю оваций. «Серж, милый, что ж тут такого? Искусство прежде всего...»
Его мутило от пошлой музыки, от слащавых, слезливых песенок, от всех этих блюмеляйн, вельделяйн и розеляйн... Искусство... Причем тут искусство? Насмешка, мерзость... Он не желал играть для них! Алин делала вид, что не принимает всерьез его чудачества. Конечно, только делала вид. Так ведь спокойней, удобней. Его бесило это умение ничего не видеть, не замечать. Умение шутя принимать подарки: какие-то тряпки, консервы и шоколад. Он вышвырнул бы все это, надавал пощечин Алин, если б... если б не его воспитание, если б не глубокое отвращение ко всей этой мерзости. И... если б он мог хоть
что-нибудь принести в заложенный и перезаложенный дом. «Я не могу голодать! У меня пропадет голос, и никто не осмелится бросить букет такому уроду, такой гусенице!»
Быть может, она была по-своему права, но Серж не мог ни понять, ни простить ей этой правоты.По целым дням сидел он за роялем в истопленной комнате. Труднейший концерт Листа разучивал для себя. Только для себя, и только он один знал, как играет... Концерт этот будет его триумфом. Вершиной!
Рояль... За ним хоть на время забывалось все. К нему он теперь уходил, даже от Алин.Да, в ту пору и начался разрыв. Они отошли друг от друга. Ночи примиряли... Иногда...
Алин понимала, что близится развязка, и, видимо, не желая терять мужа, уехала на время к родным. Прощаясь, она даже очень мило все объяснила: отдохнем друг от друга, и жизнь снова наладится.
Катастрофа произошла, когда Алин уже не было. Всех выгоняли на земляные работы.Всех и его. Хорошо, что не угнали в Германию. «Скажи спасибо мне!..» — уже много позже бросила ему в лицо Алин. Но тогда он ничего этого не знал. Рыл землю как все, стараясь хоть как-то уберечь руки. Не уберег... Получил прикладом по запястью.
Задохнулся в бессильной ярости, даже не почувствовав острой боли, а солдат, и не глянув на него, пошел дальше. Только спустя некоторое время Серж понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52