Это не так. Музыка... Это не я... Я только зеркало...— взволнованно говорил Кошелев.— Обо мне вам ничего не известно.
— Кое-что все же известно,— Галина Степановна смотрела ему в глаза.— И не уверяйте, что, унижая, вас растоптали... Не уверяйте! Ваш друг Жюль рассказывал Вавилову. Ведь вы спасли Жюля.
— Потому что он мой друг. Как бы я поступил иначе?
— Но вы еще отдали свои документы, платье, даже папку с нотами совсем чужому, не знакомому вам человеку, которого никогда не видели.
— Об этом тоже попросил Жюль.
— И таких просьб было много. И в дни разгрома гитлеровцев под Сталинградом...
— Да, их национальный траур был нашим праздником! — Кошелев улыбнулся, вспомнив те дни. Он совсем потерял голову. Переводил сводки русских для Жюля, а потом уже напамять писал на листках календаря, на бумажных салфетках в кафе, в телефонных будках. Он готов был красками расписать вес дома, будь у него краски и допусти это Жюль: «Русские победили под Сталинградом! Разгром! Разгром! Смерть врагу!..»
Но от того, чтобы приклеивать к машинам фашистов листки: «Смерть вам, проклятые! Русские победят!..», от этого не смог удержать даже Жюль. Не удержал, потому что не было его тогда, после ареста Вики, в Марселе. А Кошелев исступленно писал и писал эти листки, приклеивал к кузовам, на ветровые стекла. Он готов был разделить участь Вики, оказаться рядом с ней...
— Среди участников Сопротивления была женщина... Красивая, милая женщина... Действительно героиня...— тихо произнес он.
— Вера Аполлоновна Оболенская! Мы все читали о ней. Вера Оболенская, посмертно награжденная французскими военными наградами и нашим советским орденом Отечественной войны первой степени. Вавилов писал о мужественной Вере Оболенской,— сказала Галина Степановна.— О ней, о редакторах подпольной газеты «Резистанс» Борисе Вильде и Анатолии Левицком. «Резистанс» — Сопротивление. Им принадлежит этот термин. Сопротивление врагу... Они оба тоже погибли. И многие другие русские, угнанные в лагеря... ,
— Значит, Юрий обо всем этом написал...— взволнованно произнес Кошелев. Вот почему здесь так встречают его — эмигранта. Вот почему так добр к нему Юрий, внимательны все другие. Отблеск героев лег и на него, живого... Неужели и ради него они умирали?.. Неужели и его жизнь что-то значит? А должно было быть совсем иначе. И он готов был в любую минуту принести себя в жертву, лишь бы жива была Вера. Но кому нужен был
он, его жизнь?!
— Да, благодаря Вавилову мы многое знаем о тех, кому дорога родина... И о вас тоже... И вы рисковали...
— Что я?! Шла жестокая война... А я недорого стоил!
— Так думаете вы. Другие иного мнения.
— Нет. Тут я сужу объективно... К тому же все это давнее-давнее. Потом была пропасть. Она все поглотила...
Галина Степановна легко коснулась его руки. Он не мог с благодарностью не улыбнуться в ответ на эту мимолетную ласку.
— Вы тоже обещали сыграть...— Он встал, уступил ей
место и отошел к окну.
Галина Степановна неторопливо перебирала ноты. Вдруг он воскликнул:
— Вавилов! Юра идет! Она подбежала, выглянула в окно.
— Я сейчас ему открою. Юра придет прямо сюда. Успокойтесь, Сергей Владимирович. Нельзя же так вол-новаться.— Она поспешила в переднюю.
Кошелев быстрым шагом ходил из угла в угол... Почему Юра так медленно, страшно медленно поднимается по лестнице, или это остановилось время?..
Наконец-то! Его шаги...
Вавилов вошел в комнату. Еще до того, как он заговорил, по его лицу, по лицу Галины Степановны Кошелев все понял.
Теперь он хотел одного: чтобы подольше молчал Вавилов, чтобы оставалась еще хоть маленькая, самая маленькая, самая ничтожная надежда... — Надежда Владимировна Кошелева...— Вавилов обернулся, посмотрел на Галину Степановну. Но она не пришла ему на помощь. Она смотрела на Кошелева, прикусив губу, сдвинув брови.
— Надя Кошелева погибла под Сталинградом,— сказал Вавилов.— Надя ушла на фронт добровольно. Похоронена в братской могиле...
Медленно, нетвердо ступая, Кошелев двинулся к двери. Он не слышал, что ему говорил Вавилов, о чем просила Галина Степановна. Только одна фраза стучала в виски, давила мозг. Только одна фраза:
«Похоронена в братской могиле...»
ГЛ АВ А 11
Нади нет... А утро все такое же ясное, светлое, как вчера. Все та же нарядная лакированная листва платанов за окном. Зеленоватая синь моря. Словно ничего не случилось.
Да, там, за окном, ничего не случилось.
Смерть Нади как будто обрубила все нити, снова вернула его к прошлому, о котором он не так уж много думал все эти дни. Это опостылевшее прошлое стало опять его настоящим и будущим. Стало еще более горьким после того, что он увидел и пережил. И вот обрывается еще одна, последняя, ниточка — письмо к Фо-мичоиу. Сейчас невозможно ехать к старику. Незачем Фомичову видеть Сергея Кошелева в таком состоянии. Радости это не принесет ни одному, ни другому.
Кошелев вложил в конверт небольшой листок, в котором благодарил старика за участие, за душевное тепло, за горькое счастье запоздалой сыновней гордости. И еще за яркую синеву севастопольского дня.
Нади нет... И не повториться синеве. Ничему никогда не повториться...
За любой день прожитой здесь жизни он бы отдал всю ту, прежнюю... И опять к ней возвращаться?.. А если?.. «Дорога к могиле»... Странно, что это сказал беззаботный, веселый «дядя» Паша... Билет заказан. Галина Степановна, Вавилов и его друзья об этом извещены. Все они дружно требовали, чтобы Кошелев сегодня, в воскресный день, поехал с ними на пляж, пока Мария Ивановна приготовит прощальный обед. Она тоже приедет на проводы...
Проводы... Поминки, а не проводы. Не выдержит он, сорвется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52