И при этом улыбался. Конечно, мы не могли доказать это. Квин заявил, что был обеспокоен тем, что могло случиться, и стал пробираться вниз, чтобы посмотреть. Но это неправда. Я бы услышал, как он идет. Квин стоял неподвижно, в нескольких шагах от меня, все это время. Но когда расследование закончилось, его решили оставить в университете, только вынесли предупреждение. Приняли во внимание его возраст, Квин ведь был моложе всех – ему едва исполнилось семнадцать. Помню, тогда они сказали: мальчик с трудом адаптируется к новому окружению.
Но после этого Квин всегда усмехался, встречая меня, таким особым образом, словно знал секрет. Иногда останавливался и говорил мне что-нибудь – или задавал вопрос, но это явно была провокация. Обычно это была какая-нибудь гадость, парень просто хотел увидеть мою реакцию, я так считаю.
– Вы можете привести пример?
– Он рассказывал о каком-нибудь трупе, который привезли в анатомическую лабораторию, о том, что с ним делали, что с ним стало. Я делал вид, что не слушаю, но невозможно ведь заткнуть уши, правда? И еще у него в комнате были развешаны на стене все эти рисунки.
– Какие рисунки?
Перрин покосился на Брайони, затем взглянул на сигарету, все еще тлевшую у него в руке.
– Анатомические.
– Но я уверена: у всех студентов-медиков есть анатомические рисунки. Мы тоже делали их на занятиях по анатомии в Хендоне.
– О да. Наброски, зарисовки. Я такое много раз видел. Технические рисунки, они так их называют. Все студенты-медики их делают. Но у него были другие. От них мороз по коже шел. Например, там было изображено лицо человека, полностью препарированное, но оно смотрело прямо на вас открытыми глазами. Еще он рисовал животных. Потом уборщики рассказывали о зарисовках женщины с высоко задранной юбкой, и внизу у нее вся кожа была срезана. Квин сказал, якобы дал ему друг-художник. Лично я подобное не считаю искусством. Я много чего видел в жизни, но это просто ни в какие ворота, вы уж мне поверьте. Я заставил его убрать их со стены.
Комендант снял очки и начал протирать их серым от грязи носовым платком. Он снова замолчал. Брайони набрала уже было воздуха, чтобы задать следующий вопрос, и тут в голове у нее раздался голос: «Дождись подходящего времени». Перрин засунул платок обратно в карман, посмотрел стекла очков на свет, а потом обеими руками осторожно водрузил их на нос. После этого внимательно поглядел на Брайони.
– На мой взгляд, эта работа не для женщин. Расследование убийств. Мне не нравится обсуждать все это с юной леди.
На этот раз Брайони не выдержала:
– Мистер Перрин, заверяю вас, я…
– Твердый орешек, так надо понимать? Вы это хотели сказать? Полагаю, вы должны понимать, что делаете. Видите это окно? Встаньте и посмотрите в него, потому что с того места, где вы сидите, двор не виден.
Окно занимало по ширине почти всю стену, но подоконник находился на уровне груди. Оно было невероятно грязным. Потеки дождя засохли среди сплошного слоя застарелой пыли. Выглянув, Брайони увидела большую мощеную площадку с каменным фонтаном посередине – да ему лет двести, не меньше, прикинула она. Должно быть, этот фонтан находился здесь еще до постройки общежития. На скамье сидел студент, читавший записи, а еще двое болтали неподалеку.
– Есть там птицы? – спросил Перрин.
– Несколько голубей.
– Я люблю птиц, – сказал комендант. – По утрам я выхожу кормить их, зимой обязательно. Я всегда так делал. Птички прекрасно знают, кто их друзья. Они от меня никогда не разлетаются. Так вот, окно комнаты Квина выходило на эту сторону. И как-то утром, когда я крошил кусок хлеба, у меня вдруг возникло отчетливое ощущение, что за мной наблюдают. Знаете, как говорят: спинным мозгом почувствовал. Мне и вправду показалось, что мурашки по спине поползли. Я посмотрел наверх и заметил, как он глядит на меня из окна.
На следующее утро Квин снова был там. Тогда я решил выходить во двор в разное время. В тот год парень рано вернулся с рождественских каникул – хотя вообще-то он всегда очень рано возвращался с каникул, – но тот раз я очень хорошо запомнил, это случилось за неделю до начала семестра, и в общежитии было мало ребят. У меня не было особых забот, я просто приходил на дежурство, занимался всякой рутиной, проверял расписание на будущий семестр и все такое. И вот я услышал снаружи шум – странные звуки. Пронзительные крики, писк. Я выглянул: там был Квин, вокруг него суетились голуби, а он наступал им на головы. Выглядел парень как законченный маньяк. А птицы сбились в панике в кучу, глупые создания, вместо того чтобы разлететься в разные стороны. Я постучал в окно, окликнул его, а затем стрелой бросился во двор и столкнулся с ним в дверях. Квин был совершенно спокоен. И только представьте: я позволил, чтобы это сошло ему с рук. Если бы мне тогда хватило ума, я бы просто размозжил парню голову о стенку, но я ограничился тем, что наорал на него, заявил, что он чертов псих и пусть он лучше собирает вещички и катится подальше, что он не останется больше в общежитии. А Квин стоял, слушал меня и улыбался. А потом с такой мерзкой ухмылочкой произнес: «Они были больны, комендант. У них была чесотка».
Он убил восемь несчастных птиц, а одна все еще трепыхалась на земле. Я принес ее домой, но она умерла через пару дней. Конечно, я подал жалобу в дисциплинарный комитет, и Квина вызвали на заседание – и он явился, и дал объяснение, – он представил рисунки и медицинские справки, объясняя, что птицы были больны, а он их просто пожалел и хотел остановить распространение инфекции. В заключении комитета говорилось, что впредь он должен обратиться с любой возникшей у него проблемой к коменданту, который и примет решение, как лучше поступить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109