Но когда Руперт через секунду уходил из комнаты, он держался так высокомерно, что не мог удержаться даже от злорадства; и хотя он сказал мне "Спокойной ночи, Эстер" как можно вежливей, нарочно состроил гримасу и, проходя мимо меня, высунул язык.
Жара продолжалась. Я, занимаясь делами по дому, никак не могла избавиться от чувства подавленности, что навалилось на меня. Даже свежий воздух не помогал. Хотя я часто выходила в сад, надеясь, что солнечный свет освободит меня от тяжелого ощущения, но вместо этого оно с новой силой окутывало меня до тех пор, пока мне не начинало казаться, что оно преследует меня как тень.
Я настойчиво убеждала себя, что случай с Рупертом – ерунда. Руперт всего лишь мальчик, и я-то отлично знала, какой у него неустойчивый и впечатлительный характер. Конечно, при первой возможности я все выясню с ним, и нет причины так расстраиваться. Однако, уговаривая себя, я бродила из комнаты в комнату, не в силах избавиться от этого тяжелого настроения и даже не в силах выразить словами то, что я чувствовала, от чего именно хотела убежать.
Но неделю спустя все это застыло во мне – неделю, как Руперт стал по вечерам ходить на болота и возвращаться таким окрыленным своими охотничьими успехами, и с каждым днем он становился все более дерзким. В течение той недели я не раз пыталась выяснить с ним, что между нами происходит. Он же игнорировал мои дружеские жесты и под любым предлогом старался уйти из комнаты; я только поражалась, с какой ловкостью он ускользал от меня. Но в четверг произошел инцидент, который прояснил мне ситуацию.
В то утро я была на кухне, отбирая из запасов Маум Люси продукты на день, когда он вошел и встал возле стола, за которым мы работали.
– Эстер, – сказал он.
– Да?
– Мне нужны рисовые зерна.
– Зачем?
Он нетерпеливо объяснил. Рис под водой, и количество птиц уменьшилось – с каждым вечером ему все больше не везет. Негры сказали, что, если рассыпать рис вокруг, стаи вернутся.
Мне не хотелось тратить на это драгоценный, смолотый вручную, добытый с таким трудом рис; я приберегла его для июльского сева. С другой стороны, мне не хотелось разочаровывать Руперта; я и протянула ему ключ от кладовки.
– Можешь взять горсть, – сказала я ему.
Он уже потянулся за ключом, но тут отдернул руку.
– Горсть? – повторил он. – Мне надо гораздо больше, чем горсть, – мне нужно очень много риса.
– Но это все, что мы можем позволить себе, Руперт.
Он стоял с прищуренными от злости глазами – в какой-то момент мне показалось, что он готов ударить меня. Но он не ударил. Он смотрел на меня глазами, полными ненависти. Затем выпалил:
– Это не твой рис, а мой, и ты мне его дашь.
– Нет.
Его тело напряглось от гнева и обиды, и он неподвижно стоял, глядя на меня презрительными детскими глазками. Потом он вдруг повернулся и пошел к выходу – я с облегчением вздохнула. Я решила, что сцена окончена, но ошиблась. У двери он повернулся и вперил в меня сверкающие от злости глаза:
– Папа прав, Эстер, ты нечестная, жадная женщина, – ты хочешь отнять все, что есть у папы и у меня. Ненавижу тебя.
Когда он ушел, я упала головой на стол, потрясенная и ослабевшая. Так вот оно что. Я думала, что это негры отравляют мальчику воображение, даже думала, что он ревнует к моему будущему ребенку. Теперь я поняла, что не это вызвало такие перемены в Руперте. Его мозг отравляли – да. Но это Сент-Клер медленно, но верно вливал в него ненависть и отвращал его от меня; и пока я сидела, что-то похожее на страх шевельнулось и замерло в моем мозгу – как зверь в лесу замирает и прислушивается при звуке опасности.
Я устало отодвинула прядь прилипших ко лбу волос. "Что, – спрашивала я себя, – замышляет Сент-Клер теперь?"
Глава XXI
С того дня меня ни на минуту не отпускала маленькая клешня страха, что засела внутри. И теперь, глядя на Руперта и его отца, я мучительно разрывалась между неумолимой очевидностью того, что вызывало этот страх, и невозможностью предотвратить вред, который наносится ребенку, – вред, от которого я должна его оградить. Похоже, меня обрекали на то, чтобы я наблюдала за превращением Руперта из любящего мальчика, которого я знала до сих пор, в дерзкого и неприятного мальчишку; но при попытках противостоять этому каждый раз натыкалась на стену, разделявшую нас теперь, и глаза Руперта смотрели на меня холодно и с ненавистью, и, прежде чем я успевала понять, что произошло, он уже ускользал от меня.
Я твердила себе, что не случилось ничего, что подтверждало бы мои дурные предчувствия. Ведь тот факт, что равнодушный отец вдруг стал внимательным – начал засыпать сына подарками, – не заключает в себе ничего необычного или подозрительного. Я напоминала себе, что отцы часто бывают поначалу равнодушны к сыновьям, пока не заметят, как их собственная мужественность отражается в их ребенке. Но, несмотря на все разумные доводы, которые приводила я, чтобы заглушить сидевший во мне страх, он не исчезал, с каждым днем увеличивая мою уверенность в том, что за действиями Сент-Клера стоит какой-то тайный план; каждое утро серый рассвет, заглядывая в мои окна, объявлял о том, что эта уверенность жива во мне. И, пока я вставала, одевалась и отправлялась по делам, она преследовала меня неотступно.
Четвертого июля – в день большого праздника – Семь Очагов почти опустели. Все работники, даже Марго и Маум Люси, соблазнились грандиозным пикником, устроенным для свободных негров хитрыми политиканами Севера, в лесу за Дэриеном, и мне пришлось заниматься хозяйством вдвоем с Тиб. Но я была не против. Сент-Клер уехал в Саванну, а при виде Руперта, с довольным видом чистящего ружье, у меня тоже поднялось настроение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96