Я видела дядюшку Эрли, его руки, стремительные как стрижи, Стеллу и Тоба, которые старались работать на одной полосе, но отдельной от Линетты, сморщенной и сердитой, с бешеной скоростью собиравшей хлопок, но не спускавшей подозрительных глаз с обоих. Шем снова хихикнул:
– Ах эта Стелла! И вовсе не нужен ей 'тот Тоб. Она играет с ним, как кошка хвостом, чтобы позлит' Линетт. Линетте надоб знат', что Стелле не нуж'н никого, кроме одного му'чины…
Развеселившись, я спросила:
– А в кого же Стелла влюблена?
– Джона Итона. Вы помните Джона Итона, миз Эстер?
Мое веселье тут же прошло. Я снова увидела перед собой тело Джона Итона, свернувшееся на соломе посреди жадных языков пламени, – не знала я, что, оказывается, Стелла ждет его.
С нарочитой небрежностью я спросила:
– А куда он делся, этот Джон Итон?
Шем озадаченно покачал головой:
– Ни'тто не знает. Даже и Стелла. Кто говорит, что подался в Саванну, кто видел его в Дэриене перед Четвертым июлем. А Стелла! С ума сходит, как подумает, что его засекли или сожгли ку-клуксы, ведь Джон Итон такой дерзкий.
Он повернул мула к рисовым полям, но, пока мы ехали туда, мое настроение упало. Но когда мы вышли из повозки и встали на краю рисовых затонов и я увидела золотые стебли, блестевшие в солнечном свете, печальные мысли о Джоне Итоне и Стелле покинули меня. Потом я вовсе забыла о них, когда Шем заговорил о рисе. Он насчитал не менее двухсот зерен на стебле и сказал, что это потянет на сорок семь за бушель, вместо стандарта по сорок пять. И порадовавшись его гордости – гордости за хорошо сделанную работу, – я решила, что, когда урожай будет собран, куплю ему большие серебряные часы, какие, я видела, вносят преуспевающие надсмотрщики; наверняка я смогу купить такие в Дэриене, и не слишком дорого.
С помощью дополнительных работников, нанятых Шемом в Дэриене, к концу недели хлопок был убран, упакован и готов к отправке агентам в Саванну. Проверяя с Шемом подсчеты, я испытывала торжество игрока, который, несмотря на невезение, наконец видит, что удача повернулась к нему лицом. Хлопок принесет мне по меньшей мере три тысячи долларов, и если все пойдет хорошо, рис принесет столько же и даже больше. Эта мысль облегчала работу и даже ослабляла душную жару которая стояла в сарае, где мы сидели. И когда количество мешков все увеличивалось и я сидела и слушала возгласы Шема: "Это же первоклассный хлопок" и "Он пойдет по хорошей цене", я уже почти ощущала выигрыш в своих ладонях.
В понедельник начался сбор риса, и в шесть я уже была в поле, несмотря на бессонную ночь, когда меня изводили боли в спине, как изводит зубная боль. Поднявшись, я думала, что не смогу идти. Комната кружилась у меня перед глазами, а лицо, отраженное в зеркале, было изможденным и бледным. Но я отбросила свои сомнения. Ничто не могло меня удержать от поездки на рисовые поля.
Все следующие дни я пропадала на рисовом поле, поражаясь, как Шем управляется с неграми. Они работали неустанно и быстро, так как все мы – и работники, и Шем, и я – боялись дождя, который мог погубить снятый урожай. Иногда, во время наблюдений за Шемом, слушая его: "Ско'ко нажал, Клэренс? Надо сжать 'ще четверть до обеда"; "Давай сюда, Тоб, у нас еще полно что з'делать" мне казалось, что мы устроили гонки с природой, хотя на синем небе не было ни намека на облачко; только духота, что нависла в дрожащей дымке, говорила о собирающемся шторме, но чистое небо все держалось над жатвой и сушкой урожая, и мой оптимизм не угасал.
Но когда пришло время перевозок, я уже не радовалась так. Правда, небо было ясным и синим, когда в то утро я ехала на поля, но белые пушистые облака, плывущие лениво, словно бесцельно, все собирались на западе в большую стаю. Я видела, как Шем беспокойно следит за ними время от времени, пока негры, которые уже работали почти лихорадочно, поднимали узлы с рисом – такие огромные, что наполовину закрывали носильщиков – и таскали их на плоскодонки, привязанные у берега реки, с величайшей легкостью перешагивая через каналы из одного болота в другое.
Они так резво работали, подгоняемые неутомимым Шемом, что, когда облачный край неба потемнел, последний узел был уложен на плоскодонку, и все они уведены в укрытие. И когда Шем поставил Клэренса сторожить урожай от воров, то вернулся за мной. Когда мы сели в повозку, он пребывал в прекраснейшем настроении. На кучевые облака, потемневшие за последние полчаса, он теперь и не глядел, лишь бросил один подозрительный взгляд в их сторону и рассмеялся. Теперь пусть угроза бушует хоть целый день, предложил он. Теперь пусть разразится: рис в безопасности.
Я едва понимала, о чем он говорит. Боль, которая последние дни потихоньку разрасталась у меня в спине, стала мучительной, и я напряженно сидела на краю жесткого сиденья, вцепившись руками в его края, стиснув зубы. Смутно я видела, как небо вдруг почернело, как деревья замотали головами, как дикие лошади, как оранжевая стрела зигзагом пронзила небо; но я помнила только о боли в спине, которая расползлась по телу и зажала бедра в смертельные тиски.
Издалека до меня доносился голос Шема: "Терпите еще, миз Эстер. С'час будем у дома". Но его слова не имели со мной ничего общего. Удар грома раздался прямо над головой – я видела, как гигантский дуб раскололся пополам сверху донизу, словно то дерево было частью боли, что пронзила и меня – как то дерево, я должна была расколоться, – и какая-то женщина кричала и кричала, но только тогда, когда Шем взял меня на руки, чтобы внести в дом, я поняла, что кричала это я.
Я лежала на кровати – не на своей, – на моей кровати лежал Руперт, – это же была кровать гувернантки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96