Они квалифицировали Бена как социально опасного больного. Им постоянно приходилось держать его обездвиженным. Дважды они пытались оставлять его в коридоре. Оба раза он чуть не сломал решетки. Санитарам пришлось его усмирять. И нельзя забывать, что он убил человека.
– Не человека, – возразил Якоб, – кровожадное насекомое. Кроме того, это была вынужденная самооборона, так установила полиция. Если бы Бен не свернул ему шею, Люкка зарезал бы нашу малышку и его самого, наверное, тоже.
Заключение полиции врачей мало интересовало. Что может называться самообороной у того, кто не знает такого понятия?
Труде было невыносимо больно сидеть рядом с кроватью. Она лишь раз погладила его по всклокоченным волосам и прошептала:
– Все равно ты – мой хороший Бен, ты – мой самый лучший. Обещаю тебе, что вызволю тебя отсюда. Даже если это будет последним, что я смогу сделать.
Труда успела услышать конец фразы, которой требование Якоба было отклонено.
– Он очень хорошо знает, что такое самооборона, – сказала она. – Вы видели его руки? Он схватился за лезвие, чтобы удержать Люкку. Если бы Люкка добровольно отдал ему нож, он мог бы еще жить. И меня не удивляет, что Бен буйствует. Я бы тоже здесь буйствовала. Он просто хочет на волю. Больше он никогда ничего не хотел.
На обратном пути в лице Труды появились некоторые краски. Сначала ярость заставила порозоветь щеки. Но она недолго чувствовала себя беспомощной. Некоторое время помолчав, она заявила:
– Если Эрих думает, что выиграл, то сильно ошибается. Нам определенно понадобится хороший адвокат, если я все расскажу полиции. Но теперь я снова дома, и он тоже должен быть рядом, там, где ему нравится.
Якоб, по ее мнению, тоже не должен оставаться один на один со своей виной, не должен постоянно спрашивать себя, что произошло бы, если бы он сказал правду. Как тогда, в 1945 году, когда все миновало, и снова можно было открыто говорить, и Вернер Рупольд, как и весь мир, должен был узнать, что Эдит Штерн так никогда и не попала в Айдахо.
Якоб возражал, когда она объявила ему о своем решении. Он уговаривал ее всю ночь. Говорил, что это никому не поможет, и Бену тоже. Но Труда не соглашалась ни с какими доводами.
На следующий день она позвонила мне и предложила своего рода сделку. Ее свобода – в обмен на свободу Бена. Она еще не успела проконсультироваться у адвоката. Он наверняка отговорил бы ее, объяснив, что не имеет никакого смысла навлекать на себя лишние неприятности. Тем более что освобождение Бена из клиники было вне компетенции полиции. Когда Труда поняла это, было поздно. Она уже рассказала мне о сумочке Свеньи Краль, двух пальцах, окровавленном рюкзаке и о том, как послала Бена принести ей голову. Еще она рассказала мне об Алтее Белаши, заметив, что Марлена Йенсен еще могла бы жить, если бы за пятнадцать лет до нее не пришлось умереть молодой артистке.
– Это бросилось мне в глаза на свадьбе в ноябре, – сказала Труда. – Она действительно была поразительно похожа на девушку из цирка. И тогда он, наверное, подумал, что она не должна снова исчезнуть. Но она не собиралась звонить Люкке в дверь. Она определенно побежала бы к Паулю и Антонии, если бы Бен не попытался ее остановить. И он, наверное, сказал «сволочь», как он говорит это уже пятнадцать лет девушкам. Это слово для мертвого, а «друг» – слово для убийцы. Наша малышка навела меня на эту мысль. Он хотел только ее предостеречь, но мы не поняли этого.
Труда была убеждена, что трупы были закопаны и находятся где-то поблизости.
– Если бы Люкка отвозил их на машине, он сделал бы это и с трупом Бритты и определенно не потерял бы ничего из вещей, – сказала она. – Тогда Бен не смог бы ничего принести домой.
Признание Труды было чудовищным. Прокурор вышел из себя:
– На это я не могу закрыть глаза, это настоящее укрывательство. И несет за собой уголовно-правовые последствия. Представьте себе только на минуту, если бы женщина подняла тревогу, когда он принес домой сумку. Это было в июле. Тогда мы могли бы активно заняться делом, и все, вероятно, закончилось бы одной жертвой. Теперь их четыре. Подумайте только о семьях, которых коснулось несчастье, они не станут молчать.
Труде было известно, в какое положение она сама себя поставила. Она вполне могла отказаться от показаний, против нее не имелось доказательств. Ее старшая дочь наняла хорошего защитника по уголовным делам, который посоветовал ей безотлагательно написать опровержение. Труда отказалась:
– Девушки должны быть похоронены по-человечески, и если Бен знает, где их тела…
Когда судья первой инстанции в начале марта, после некоторого давления со стороны прокурора, постановил выпустить Бена из клиники, Якоб отказался везти сына домой, он был еще не готов объясниться с Беном. Труда позвонила мне:
– Если бы вы были так любезны, фрау Халингер, мы сразу могли бы сделать попытку.
Она уже сложила вещи в чемодан в твердой уверенности, что я арестую ее, как только трупы будут найдены. Когда я за ней заехала, она казалась спокойной, но почувствовала огромное облегчение, когда я объяснила, что в ее случае предварительное заключение излишне и она может оставаться дома вплоть до слушания дела.
В длинном коридоре на втором этаже она еще держалась прямо, но затем, когда подошла к нему… Он не запомнил ее первый визит. От дальнейших визитов Труда отказалась, желая уберечь его от тяжести расставания. Он не видел ее месяцев семь, подскочил к ней, обнял и, наверное, раз двадцать, заикаясь, сказал «прекрасно».
Его бурная радость вернула Труде самообладание. Когда он наконец отпустил ее, она погладила его по щеке и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118