Нужно тихо говорить и не отнимать резко руку, если собака начнет ее нюхать. Все это Бен выучил. Он даже знал, что собака любила, когда ее гладили по голове, но только если это делал ее господин.
Бен вошел на террасу, медленно приблизился к открытой двери и тихо позвал: «Друг!»
Он приблизился к двери и вошел в просторное жилое помещение. Из прихожей навстречу ему вышла собака. Бен протянул животному руку, как показывал Хайнц Люкка. В этой руке он нес крысу. И без какого-либо, хоть самого незначительного предупредительного знака бультерьер впился в нее зубами.
Бен закричал, дернул руку, но тем только усугубил боль из-за глубоко вонзенных в мясо собачьих клыков. Инстинктивно Бен размахнулся свободной рукой и ударил ребром ладони по чувствительному собачьему носу. Удар получился мощным. Несмотря на отличную дрессуру, ошеломленная собака отпустила Бена и принялась трясти головой.
Перепуганный до смерти, Бен рассматривал раны, оставленные клыками на руке, и кровь, капавшую на толстый ковер. Сколько хватило сил в легких, он пронзительно закричал: «Друг!»
Но друг Люкка не появлялся, чтобы подать команду.
Собака, очнувшись, словно сжатая до того пружина, бросилась на грудь Бена и сбила его с ног. Бен вскинул руку, действуя скорее инстинктивно, однако успел закрыть лицо и горло. Собачьи клыки вонзились ему в плечо, разрывая мясо. Он больше не кричал, даже не стонал от боли. Безмолвно, оцепенев от страха, Бен лежал на полу, а перед глазами плыли огненные круги. И помощь все не прибывала. Полная тишина в доме, собака тоже не издавала ни звука.
Любой другой на его месте, вероятно, изо всех сил принялся бы бить собаку или делать еще что-нибудь бессмысленное. Бен тоже сделал кое-что бессмысленное на первый взгляд. Он опустил руку, закрывавшую горло и лицо, вниз, обхватил обеими руками тело собаки, потянул ее к себе на грудь, словно для тесного объятия. При этом он сжимал бультерьеру ребра и одновременно руками давил на позвоночник животного. Сколько силы скрывалось в кулаках Бена, никто не догадывался, так как обычно он ее не применял.
Через несколько секунд раздался треск. Собака взвыла, перестала раздирать клыками мясо Бена; ища опоры, стала перебирать передними лапами, задние беспомощно повисли. Бен умудрился освободиться от груза собачьего тела и встал на ноги. Переполненный отвращением и яростью, он рассматривал воющее, изгибавшееся на полу животное. Затем Бен размахнулся и неповрежденной рукой нанес удар сверху. Снова ударив ребром ладони, он попал в место у основания черепа собаки. Вой тотчас же смолк.
«Руки прочь!» – крикнул Бен.
Через полтора часа Хайнц Люкка объяснял Якобу и Труде:
– Мне ужасно жаль. Я спустился в гараж, потому что оставил документы в машине, и ничего не слышал. Когда я вошел в дом… мой Бог, мне так жаль. Но врач сказал, что кости не сломаны, у него всего лишь раны. Все заживет.
Бен сидел на диване рядом с Трудой с бледным лицом и толстыми повязками вокруг плеча и руки.
– А пес? – спросил Якоб. – Я думаю, однажды набросившись на человека, он определенно набросится еще не один раз.
– Нет, – сказал Хайнц Люкка. – Он больше никому ничего не сделает. Бен сломал ему позвоночник и шею.
Но Бен не понял, что убил собаку. С того дня он больше не заходил в дом Люкки. И некоторые жители деревни об этом знали, как, например, та старая женщина в саду, успокоившая Николь Ребах.
27 августа 1995 года
Время близилось к десяти вечера. Труда послала Таню наверх – чистить зубы и идти спать. Затем по настоянию Якоба собиралась пойти на поиски Бена. От младшей дочери Якоб узнал о том, что Бен провожал Бритту Лесслер, возможно даже до входной двери ее дома.
Якоб опасался, что Пауль иначе, чем обычно, отреагирует на провожатого младшей дочери, что станет неожиданностью для Бена. Труда опасалась совсем другого. За окном еще был виден затухающий свет уходящего дня. Но скоро погасли последние лучи, и воцарилась ночная мгла. Для надежности Якоб заткнул за пояс мощный карманный фонарь, хотя от него было и мало пользы под открытым небом в полях.
Таня еще раз спустилась вниз для последнего поцелуя Якоба на ночь, не забыв также поцеловать Труду в щеку. Якоб пошел к входной двери. И снова вернулся, когда услышал телефон.
Звонил Пауль, натянутым голосом спрашивал, когда его малышка все-таки думает вернуться домой. Труда увидела, как Якоб закусил губы и побледнел. Кадык на его шее дернулся вверх и вниз. Он закрыл глаза и сдавленным голосом выдавил:
– Как – еще не пришла домой? Но она еще в восемь часов…
Больше Труда не слышала ничего. Она не представляла, что возможно еще большее внутреннее напряжение. Абсолютная беспомощность и постоянный страх уже достигли предела. Но чувства продолжали обостряться. Возможно, что это было даже не напряжение. Возможно, вершина уже была достигнута и перейдена. За вершиной круто под гору все приближалось к концу. С неистовой скоростью, как метеорит летит сквозь космическое пространство. Справа и слева больше ни солнца, ни звезд, ни черных дыр Вселенной, только ярко мерцающие, растянутые, бесконечные полосы.
Когда Труда смогла наконец отвести взгляд от мерцающих полос, Якоб, давно уже положивший телефонную трубку, с восковым лицом стоял перед нею в прихожей, что-то соскабливал ногой на полу, откашливался снова и снова, пытаясь произнести застрявшие комом в горле слова. Затем сказал то, что Труда уже давно знала:
– Бритта не вернулась домой. Пауль хочет собрать поисковую команду, сейчас, сразу, может быть, удастся еще ее спасти.
Якоб повернулся к лестнице, на нижних ступеньках которой стояла Таня, во все глаза недоверчиво глядевшая на родителей и прошептавшая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118