Узнав об этом, Белфорд не удержался и в полный голос прокричал: «Аллилуйя!»
– Я ведь всегда любил животных, господин следователь. Не могу спокойно смотреть, когда обижают собачку или кошечку. Эта французская обезьянка была такой милой! Жизнь обошлась с ней несправедливо… В общем, я нанял переводчика и пошел в городскую управу, затем в полицию, затем в суд – и везде требовал, чтобы Андрэ отдали мне на поруки. Я хотел увезти его в Америку, в колыбель гражданской доблести, свободы и демократии.
(Боже, думаете вы, какой стыд, какая пошлость!)
Сперва они даже слушать не хотели, но я был настойчив. Я ведь профессиональный продавец, настойчивость и вежливость – наш девиз. Моя группа уехала в Испанию, а я остался, чтобы изо дня в день ходить по кабинетам местных бюрократов и повторять свою просьбу. Не знаю, что в конце концов сыграло роль, давление прессы или моя настырность, но однажды, после месяца упорнейшего лоббирования, начальник полиции пригласил меня в свой кабинет и на безупречном английском произнес: «Если сумеешь вывезти эту чертову тварь из страны до завтрашнего вечера, она твоя». Так прямо и сказал. Конечно же, я с радостью согласился.
Следователь хмурит брови:
– Выходит, что ни вы, ни этот француз не поставили американские власти в известность?
– Да, господин следователь. Может, я был не прав, но поймите: я хотел дать бедному животному шанс, хотел, чтобы оно начало новую жизнь. К чему было тащить в Сиэтл его прошлое? Видите ли, я верил, что смогу его перевоспитать. И не ошибся! Мисс Мати может подтвердить.
Следователь бросает на вас быстрый взгляд, как бросают монетку прокаженному. И снова поворачивается к Белфорду:
– Почему же вы уверены, что не ошиблись?
– Да потому, что после шести-семи месяцев – ибо на такие вещи нужно время, вы ведь понимаете, – так вот через несколько месяцев я мог спокойно оставлять россыпи фальшивых драгоценностей на столе или в любом другом месте, и Андрэ к ним даже не притрагивался! Более того, когда я подносил к его носу стеклянный браслет, он с криком убегал из комнаты.
(Может, он кричал, потому что возмущался твоей глупостью, думаете вы. Уж наверное, обезьяна сумеет отличить стекло от бриллианта!)
Как мне это удалось, спросите вы? Ну, отчасти это была обычная дрессировка, что, конечно, требует терпения. Однако главное – моя вера. Я имею в виду молитву. Господь свидетель, я молился без устали за несчастную обезьяну! Я даже самого Андрэ научил молиться. Да, можете смотреть на меня как на сумасшедшего, но вот уже на протяжении полутора лет он каждый вечер становится рядом со мной на колени и отбивает поклоны. Люди могут сказать: простое обезьянничанье, однако я искренне убежден, что дело гораздо глубже. Андрэ обрел веру! Именно! Видели бы вы, как этот маленький негодник тянется к иконам! Конечно, я понимаю, он всего лишь глупое животное, но разве у животного не может быть души? Маленькой обезьяньей души? Безусловно, Андрэ переучился; более того, я готов утверждать: Андрэ переродился.
Прокашлявшись, следователь опускает глаза и спрашивает об обстоятельствах исчезновения обезьяны.
– Это случилось вчера утром, когда я был на работе. Он отпер замок и просто ушел. Даже не предупредив!
Следователь объясняет, что в случае поимки Андрэ полиция не имеет права его задерживать. Более того, животное не совершило никаких противозаконных действий, и поэтому единственное, что он может сделать, – это разослать предупреждение, имеющее статус уведомления. Все патрульные машины будут оповещены, что на свободе находится сбежавшая обезьяна. После этих слов следователь извиняется и уходит к себе в кабинет, покачивая головой, как священник, который только что исповедал целое общежитие студенток-первокурсниц, истекающих весенними гормонами.
– Да уж, – вздыхает Белфорд. – Все без толку, зря сходили.
– Я же говорила, надо было намекнуть ему на взятку. Это бы его взбодрило.
11:30
На улице заметно потеплело. В воздухе висит дымка, пахнет кислой капустой. Городской озоновый слой вибрирует, как крысиный студень. Вулкан Рейнер практически не виден, хотя в небе по-прежнему ни облачка, – гора превратилась в привидение, в размытый конический силуэт. Солнце тоже стало призраком; яростные бескрайние океаны термоядерной энергии не в силах справиться с испражнениями десятков тысяч маленьких японских машин.
– Не вдыхай этот воздух, – говорите вы. – Мало ли где он побывал?
Черты городского пейзажа проступают сквозь капроновый чулок смога, как черты грабителя.
– Я помню время, когда в Сиэтле не было смога, – отзывается Белфорд. – Еще совсем недавно.
– Грех жаловаться. Это ведь запах денег.
Мелкая радость: Белфорд платит за парковку. Вот такая теперь жизнь, нужно считать копеечки. Тоска! Почему-то вспоминается длинноволосый урод из «Быка и медведя», сказавший, что концерт только начинается. «Харборвью», – шепчете вы с отвращением. Белфорд, думая, что речь идет о мясоликой тете из полиции, торопится добавить:
– Мы, наверное, показались ей немножко чокнутыми. Бедняжка!
Проехав вдоль воды по Эллиот-авеню, вы удачно избегаете пробок, вызванных чествованиями Ямагучи. Эти чествования похожи скорее не на парад, а на митинг в центре города возле торгового центра «Вестлейк». Мэр торжественно вручает доктору ключи от Сиэтла. Больные раком, съехавшиеся из пяти окрестных штатов, неистовствуют, требуя благословения. Добрый доктор обещает журналистам и толпе, что в понедельник на пресс-конференции огласит некую важную информацию, – и прибавляет, застенчиво улыбаясь и сопровождая каждое слово постукиванием зажигалкой по зубам, что родители послали его учиться в Хьюстон лишь по одной причине:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117