- Старик! - закричал Шооран, указывая на стену. - Она сейчас упадет!
- Не думаю, что прямо сейчас, - прохрипел старик, - она не очень
сильно изменилась за десять лет, но когда-нибудь упадет.
- Но ведь там за стеной - алдан-тэсэг!
- Что мне за дело до алдан-тэсэга? Пусть Тэнгэр подумает не только о
вечности, но и о своей вечной жизни. Для этого у него есть достаточно
времени. Меня пугает иное: что будет с оройхонами, когда упадет стена? Не
утонут ли они, не обвалятся ли в гости к Многорукому? Мне кажется, об этом
должен думать каждый, кто хоть раз видел стену далайна...
- Неужели ничего нельзя сделать? - выкрикнул Шооран.
- Почему нельзя? Сделать можно все! - старик пел слова злобным
речитативом. Шагнув к краю, он, словно жрец, приносящий жертву, поднял
руки. Седая голова тряслась, пение звучало отрывисто и дико. - Я ненавижу
этот мир, сделанный не для нас!.. Эту слизь, названную влагой!.. Это
зверье, чуждое людям!.. Моя ненависть горит огнем, и огонь пылает в моих
руках! Пусть умрет глубина далайна и его яд!
На секунду Шоорану показалось, что и впрямь на ладонях старика
полыхнул факел, словно вспыхнула разом пригоршня харваха, но наваждение тут
же рассеялось. Остался лишь пьяный кликушествующий старик, признающийся в
застарелой ненависти к равнодушному далайну. Шоорану стало больно и стыдно,
но он не знал, как прекратить жалкую сцену и увести старика домой. Он уже
протянул руку, чтобы дернуть старика за полу цамца, но замер, увидев разом
то, чего никак не ожидал.
Далайн больше не был равнодушен. По нему пошли волны, шапки пены
вздулись, словно вернулся мягмар. Туман ложился пластами, влага
затвердевала, обращаясь в камень, холмы серо-зеленой пены застывали
тэсэгами. Из глубины возникал оройхон. Чудо совершалось в полной тишине,
лишь старик бесновался, хрипя:
- Ты убийца! Враг!.. Не-на-ви-жу-у!..
И вдруг все кончилось. Старик опустил руки, опали водяные бугры,
поползли как и прежде дым и туман. Но там, где раньше была полуразрушенная
стена, теперь стоял оройхон. Суурь-тэсэги поднимались над усеянной валунами
равниной, и лишь вспененный поребрик указывал, где прежде был берег. Со
стороны старого оройхона он был привычно усыпан отбросами, со стороны
нового - девственно чист.
Старик повернулся к Шоорану.
- Ты думаешь, это все? - спросил он перехваченным голосом. - Нет!
Смотри еще!
Он взял Шоорана за руку - ладонь была холодной, словно у мертвеца - и
повел туда, где еще недавно расстилалась гладь далайна. Они перешагнули
поребрик, и в ту же секунду каждый камень, каждый холм, всякий, даже
небольшой тэсэг запылал белым ослепительным огнем, еще не скрытым под
черной коркой окалины, покрывающей авары на давних пограничных оройхонах.
Свободной осталась лишь узкая прибрежная полоса.
- Так граница встречает илбэча! - возгласил старик. - Чего они боятся?
Почему не пускают?
- Ты илбэч! - наконец выдавил Шооран.
В памяти всплыло все, что рассказывали об илбэчах мама, Хулгал, другие
люди - знакомые и незнакомые. Сказки, обязательным героем которых был Ван,
домыслы и правду, тоже состоящую из домыслов. Но все они сходились в
одном...
- Зачем ты это сделал?! - закричал Шооран, бросаясь к старику и
обхватив его обеими руками. - Ведь тебе нельзя говорить и показывать это!..
Я не должен это знать... Зачем ты так?
Казалось, крик вернул старика на оройхон. Взгляд стал осмысленным, он
разом заметил, что падает туман, вокруг быстро темнеет, что одет он самым
неподобающим образом, с мокрой границы несет смрадом и копотью, а рядом
стоит Шооран, которому тоже не надо оставаться здесь на ночь.
- Идем, мальчик, - сказал старик тихо, - я все тебе объясню.
Старик быстро и молча направился к дому, Шооран, оглядываясь и
ежеминутно ожидая беды, спешил сзади.
Дома старик сбросил испорченную обувь, подошел к забытому на столе
бурдюку, нацедил полную чашу, но пить не стал, а, глядя на сидящего с
опущенной головой Шоорана, начал говорить, иногда медленно, по одному роняя
слова, порой же переходя на одышливую скороговорку, словно боялся, что ему
не хватит времени и воздуха:
- Ты знаешь, какая самая страшная пытка? Казнь молчанием. Много дюжин
лет я тащу на себе тайну и сейчас больше не хочу молчать. Я должен
рассказать о себе и обо всем, что передумал за эти годы. Если проклятие
Ероол-Гуя выдумано вместе с большинством легенд, то мне все равно ничего не
будет, если же оно истинно, то у меня впереди вся ночь и, может быть, часть
дня. Этого хватит, чтобы рассказать главное, а там - будь, что будет.
Все-таки мне станет легче. Слушай. Я жил когда-то в другой стране, очень
далеко отсюда, в землях старейшин, что возле креста Тэнгэра. Может быть, ты
не знаешь, что это такое? Это те пять оройхонов, что поставил сам Тэнгэр
при сотворении мира. В ту пору меня звали Энжин, и я был служителем в доме
старейшин...
* * *
Энжин был служителем в доме старейшин. Он обитал на сухом оройхоне в
палатке, приткнутой к боку растрескавшегося тэсэга. Рядом было поле. Как и
все на оройхоне, оно принадлежало Ероол-Гую. Ни единый человек во всей
стране не имел ничего своего, в земле старейшин свято помнили завет: далайн
принадлежит Многорукому. Старейшины оглашали волю бога глубин, служители
работали на него.
Раз в месяц, когда созревал урожай, Энжин получал у баргэда костяной
нож для уборки хлебной травы, а через неделю сдавал нож обратно вместе с
зерном и соломой. В остальное время он растирал муку, трепал воняющую
нойтом солому, давил сладкий сок из плодов туйвана и, в свой срок,
вооружившись толстой палкой, нес под присмотром цэрэга караульную службу на
краю мокрого оройхона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24