Иди, перебирай. Только сюда больше не
приходи, я зайду сама. Заодно отдохну по дороге.
- Давай я этот переберу, - Шооран подошел к чану.
- Нет, - сказала мама. - Харвах вынимают из чана только на авар. А
иначе... плохая примета.
- Ладно, ты только приходи скорее, - Шооран взял пустой мешок и пошел
к дому. Дома пересчитал мешки и принялся за работу. Он вытаскивал кусочки
листьев, небрежно содранные волокна, всякий сор и ворчал про себя. Какой
это к Ероол-Гую харвах! Его перебираешь, словно чавгу копаешь в грязи. Мама
придет, а он еще и с одним мешком не управился...
Сильный удар прервал его сетования. Шооран вскочил и, сбив стойку
навеса, побежал туда, где над аварами расплывалось дымное облако. Не было
ни единой мысли, никакого чувства, он просто бежал, не думая, есть ли в
этом хоть какой-то смысл.
Когда он добежал, пламя уже погасло. Мама лежала возле расколотого
взрывом авара, из которого медленно, словно тягучие внутренности авхая
вытекал расплавленный камень. Шооран ухватил маму под мышки, потащил прочь
от огня, бормоча:
- Сейчас, мама, сейчас я тебе помогу...
Должно быть, в последнюю секунду мама вскинула руку, защищаясь, либо
осколки пошли низом, но лицо пострадало не так сильно, и Шооран смотрел
только на него, стараясь не видеть груди и живота, где было жуткое месиво
из обрывков жанча, угля, каменной крошки и запекшейся потемневшей крови.
- Мама, - уговаривал Шооран, - я тебя уложу поудобнее и воды принесу.
Там осталось...
Запрокинутая голова мертво качалась между его рук. С шеи сползло
лопнувшее забытое ожерелье, прощальным подарком скользнуло к ногам Шоорана.
Лишь тогда он понял, что вода уже не нужна, и ничего не нужно.
* * *
В те дни, когда великий илбэч Ван ходил по оройхонам, мир был иным. На
мокрых островах ничего не росло, лишь безмозглые обитатели шавара - тайза,
жирх и колючая тукка копошились в нойте. Но однажды, когда Ван выстроил
очередной остров, из далайна явился Ероол-Гуй. Илбэч стал одной ногой на
новый оройхон, а другой на старый и засмеялся, потому что не в первой ему
было так играть со смертью. Однако, Ероол-Гуй не бросился на берег как
обычно, а остановился и открыл главные глаза, чтобы посмотреть на человека
вблизи.
- Что смотришь? - крикнул Ван. - Тебе все равно меня не поймать!
- Здравствуй, илбэч, - ответил Ероол-Гуй. - Сегодня я не буду
охотиться за тобой. Я пришел сделать подарок.
Всякий житель оройхона, даже малые дети слышали о том, как на исходе
срединных веков Ероол-Гуй произнес свое последнее слово, и знает, что с тех
пор он не издал ни звука, но хитроумный Ван умел слышать мысли и разбирать
несказанное, а значит, мог разговаривать даже с вечным Ероол-Гуем.
- Мне не надо твоего подарка, - сказал Ван, - все, что мне нужно, у
меня есть. Или, может быть, ты хочешь снять проклятие и подарить мне
счастье? Так знай, что хотя я живу один и в безвестности, я все равно
счастлив тем, что могу притеснять тебя по всему далайну.
- Я проклял тебя в те времена, когда ты еще не родился, а вечность
была молодой, и не сниму проклятия, пока вечность не одряхлеет, - возразил
Ероол-Гуй, - подарок же я принес не только тебе, но и всем людям: тем, кого
я не пожру сегодня, поскольку сегодня я добр, и тем, кого не пожру никогда,
ибо из-за тебя, илбэч, не могу достать их. Мне стало скучно убивать столь
слабых людей, вы не похожи на могучего Тэнгэра, я хочу, чтобы вы стали
сильнее, и принес вам средство для этого.
С этими словами Ероол-Гуй бросил на берег тонкую тростинку. Она
вонзилась в грязь и превратилась в стебель хохиура.
- Дарю его тебе и всем людям, - сказал Ероол-Гуй. - Когда этот стебель
обрастет рыжим харвахом, собери его, и твоя сила умножится беспредельно.
Может быть тогда мне будет не так скучно. А пока - прощай!
Далайн сомкнулся над Ероол-Гуем, а Ван еще долго стоял на границе,
ожидая подвоха и стараясь разгадать смысл коварных речей Многорукого.
Наконец, он сказал:
- Не верю Ероол-Гую и не хочу его подарков ни сегодня, ни в
будущие дни.
Сказав так, Ван сошел на оройхон и тяжелым башмаком из кожи тукки
втоптал стебель в нойт. Но он не заметил, что один, самый маленький корень
остался в земле. И когда Ван ушел строить новые земли, стебель ожил и начал
расти. От удара он наклонился, и с тех пор ни один стебель хохиура не
растет прямо. А на молодых, чистых побегах можно видеть черные крапинки -
следы игл с башмака илбэча.
Немало лет скитался Ван в чужих краях, возводя один оройхон за другим
и прячась от людской молвы, а когда вернулся домой, то не узнал родных
мест. Вдоль всего далайна вкривь и вкось торчал хохиур, люди скребли и
сушили харвах. Повсюду грохотали татацы и большеротые ухэры. Везде шла
война. Люди и впрямь стали сильнее, но свою силу обратили против себя,
чтобы убивать друг друга на радость Ероол-Гую.
- Остановитесь! - крикнул илбэч, но голоса его никто не услышал, ибо
люди оглохли от взрывов.
Тогда Ван пришел к далайну, встал правой ногой на один оройхон, а
левой на другой, и принялся звать из глубины Многорукого. И когда Ероол-Гуй
выплыл, Ван спросил:
- Зачем ты сделал это?
- Теперь я убиваю людей даже там, где не могу их достать, - ответил
Ероол-Гуй, - и мне приятно ваше горе. Даже если ты застроишь сушей весь
далайн, я знаю, что люди все равно истребят друг друга.
- Исправь свое зло! - крикнул илбэч, - и я обещаю больше не строить
оройхонов.
- Что же, я согласен, - сказал Ероол-Гуй. - Люди не смогут избить себя
окончательно. Правда, мне не по силам пожрать весь харвах и извести хохиур
на всех оройхонах, ведь ты построил их так много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24