В зале запахло разогретым летним болотом. Коты, похожие на леших, лешими и оказались, — лохматыми; седыми, рогатыми, с большими когтистыми лапами. Они тут же затянули песню „Светит месяц, светит ясный“, а один из них, не переставая, бормотал одну и ту же фразу: „Отчего я сед? Оттого, что чертов дед“. Среди них затерялись двое вполне симпатичных, маленьких домовых, с почти человеческим обликом, только лица у них были покрыты белой шерстью. Девицы за этим столиком были все сплошь почему-то зеленого цвета и различались только своей стрижкой: были с косами, были лохматые, а были даже с коротким ежиком; очевидно, их-то Алек и назвал кикиморами, ведьмами и марухами.
Все в зале пробудились и задвигались. Саша и Саня тоже трезвели на глазах и вопросительно смотрели на котов. Степа и его, приятель, единственные из всех котов оставшиеся котами, медленно поднимались из-за стола. Крысы, тоже медленно, двинулись полукругом к их столику, выставив вперед мечи. Борис вздрогнул и оцепенел: выхода не было. И услышал тихий, уверенный голос.
— Спокойно, — сказал Степа. — Надо подниматься, Боря. Пойдешь с нами, — движения кота из плавных вдруг сделались стремительными. — Не бойся, мы тебя не оставим. Сан! — резко выкрикнул он. — Держи Алека! Саша! Баррикаду из столов! — и, откинув полу пиджака, он выхватил левой лапой длинный, тонкий кинжал. То же самое сделал и мрачный кот.
— Я с ним пообнимаюсь, — заорал Саня и накинулся на Алека. Но, тот увернулся, вскочил, однако Саша, несмотря на недавний пьяный сон, оказался проворнее. Он ухватил мощной рукой Алека за шиворот и швырнул в объятия Сани. Коты стояли спина к спине, быстро оглядываясь. Паук завис совсем было над головой Степы, но тот мгновенным ударом острого кинжала перерубил нить, и паук свалился на пол. Мрачный кот с силой наступил на него ногой и растер по полу. Старуха взвизгнула. Люди полезли под столы. В правой лапе у мрачного кота оказался кистень на цепочке, который он начал яростно вращать над головой.
— Скорее! — крикнул Степа. — Теперь скорее! Уходим через кухню! Борис, шевелись, шевелись, поверь мне, пора! А ты спрячь кистень, не время герой ствовать!
— Они не пройдут! — прорычал мрачный кот и еше сильнее закрутил кистенем. — Наконец-то я схвачусь с ними в открытую. Я долго сдерживался, но моему зароку вышел срок!
— Это тебе еще предстоит! — оборвал его Степа. — За мной!
Алек и Саня валялись по полу, мешая крысам двигаться. Саша опрокинул стол, за которым они- сидели, а теперь, расшвыривая леших, домовых и кикимор, валил второй стол, устраивая баррикаду из столов и стульев. На время тыл был защищен.
Борис рванулся, чтобы встать.
* * *
Но чья-то рука легла ему на лоб, удерживая.
— Не тянись, сынок, не тянись. Я сама тебе дам, что хочешь. Не вставай только. На, попей, — голос бабушки Насти звучал совсем рядом. Он открыл глаза и вместо дыма, тумана, острых лезвий и искаженных лиц всевозможных страшилищ увидел ее беспокойный взгляд и бородавку на правой щеке, с тремя росшими из нее волосками. И почувствовал вдруг, что был он в напряжении, а сейчас успокоился. — И куда ты все тянешься, тянешься, — говорила бабушка Настя, убирая в сторону стакан и, приподняв ему голову, перевертывая подушку, — кричишь все время! Это дед тебя давеча напугал крысами, вот ты с ними все во сне и воюешь. И девку какую-то с иностранным именем поминал, вроде не то она тебе, не то ты ей стихи читали. Бред это у тебя, Борюшка, одно слово, бред, — бабушка Настя как всегда, что в данный момент думала, то и говорила, безо, всяких воспитательных задач, и за это Борис любил ее еще больше. Но сейчас все его раздражало, и даже бабушкина простота, из-за которой она не понимает, что с ним происходит. — Ну да доктор тебе хорошие лекарства прописал, поправишься, и бред этот пройдет. А ты еще вот чайку с малинкой попей, пока проснулся. А то ночью все отказывался, все бежал куда-то. А когда болеешь, надо тихо лежать.
— Да нет… бабушка… я должен… меня ждут…только я не пойму, кто у них рыцари… — бормотал Борис несусвятицу. — Крысы там, крысы…
— Крыс много, — согласилась бабушка. — Весь подвал загадили. Кота на них нет. Уж и мышеловки, Борюшка, не помогают. И в соседние подпола понабегли. Перед соседями неловко. Дед уж их решил незнамо чем травить, да боюсь, Борюшка, как бы мы сами ту отраву не съели. Опасаюсь я этого. Разбросают по полу, а внизу-то тёмно, и не приметишь, как она в еду просыпется. Нет, я против отравы, — советуясь, доверительно шепнула бабушка.
Борис откинулся назад на подушки, которые были так высоко-поставлены, что он полусидел-полулежал. Лоб, лицо были в испарине, спина мокрая, ногам потно и жарко под ватным одеялом. Доски подпола были опять открыты, и внизу, чертыхаясь тихо, бродил дед Антон. „Бабушка зубы мне заговаривает, а помочь ничем не может, — почему-то с неприязнью и огорчением думал Борис. — А маму с папой не зовет. Где они?“ Но, по правде сказать, видеть сейчас ему хотелось не маму, а отца, слишком для него была решительная минута! И хотелось не маминой твердости и прямолинейной решительности, а мужской рассудительной мудрости, придающей внутреннюю уверенность. Пусть отец и сердится на него… „А я улыбнусь совершенно спокойно и не покажу виду, что тяжко болен. Просто я расскажу ему мой сон и спрошу, как бы он поступил на моем месте и что сей сон значит“.
— А где папа? — спросил он. Бабушка вздохнула.
— Ох, Борюшка, никак дед не дозвонится. Ведь сам отец локти кусать будет, что не приехал, особенно когда гнев на сына имел. От гневного сердца потом раскаяния больше. На гневливых на том свете воду возят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84