И странно: тревога и боязнь тут же исчезли, возникло спокойствие холодного наблюдателя, рожденное яростью попавшего в ловушку без выхода.
Переступив через валявшегося на полу Шурика, они полукругом, не торопясь, двинулись, охватывая залу в полукольцо. На сей раз и в самом деле все затихли, да так, что тишина стала слышна до звона в ушах. А вошедшие скинули с головы мокрые капюшоны и, как Борис и ожидал, оказались крысами, похожими друг на друга словно браться родные — рост в рост, голос в голос, волос в волос. Серые, длинношерстные, длинномордые, усатые, они остановились, раскачиваясь, покачиваясь, и, как в балете, делая броски всем телом то вправо, то влево, имитируя баскетбольные движения, запели:
Вьются нити —
Все молчите!
Все сидите!
Не шумите!
Они пели, как крысы из любимого бабушкинского „Щелкунчика“ Гофмана, и было в этом пении то, что не чувствовал Борис при чтении книг, — презрение ко всему не крысиному и ничем не остановимая жестокость, не остановимая потому, что она не считает себя жестокостью, а считает нормой. От их пения открыл глаза Саня, увидел крыс, побелел и в их сторону бросился. Не переставая раскачиваться, они выхватили из-под плащей длинные тонкие мечи и направили на него острия:
Ты куда? Сиди покуда,
Лязг мечей внимай!
Не ищи добра от худа…
Но Саня перебил их, стараясь просочиться между мечей:
— Да мне в сан-узел! Узел имени Сана. Дураки вы что ли совсем? В сан-узел человека не пускать, когда у него живот схватило и пучит!
Но нахальство ему не помогало, наталкивался он только на острия мечей, и глумливые слова, как хлысты, гнали его назад:
Обобьешься, обомнешься!
Ты живот напрасно пучишь!
А метнешься, так нарвешься,
По балде мечом получишь!
— А почему они в рифму говорят? — шепнул Борис Степе. — Они тоже стихи сочиняют?
— Ритмически организованная речь, даже с рифмами, — наставительно, но тоже тихим голосом ответил кот, — это еще не поэзия. В данном случае ритмически организованная речь служит просто для лучшей согласованности действий.
Саня понуро вернулся на свое место, а мрачный кот выдохнул:
— Ты по-прежнему уверен, что он из лучших?
Добрый Степка кивнул головой и шепнул в ответ:
— Конечно, он не плохой!
— Ты слишком добр к этому народишку, — прошипел угрюмо его приятель, — а я так думаю, что все они спились до конца. Все жду, когда они хрюкать начнут, как свиньи.
Крысы с обнаженными мечами сделали несколько шагов вперед:
Не вертитесь,
Не шепчитесь!
А молчите!
И дрожите!
— пели они.
Потом они остановились и потребовали:
— Алека сюда!
— Иди да помни, — ласково, еле слышно напутствовал его Степа, — помни о лапе кота и о могучем прыжке.
Алек стал, жалко и криво улыбаясь, передернул плечами и пошел к крысам, приглаживая волнистые свои волосы, поправляя очки и подрагивая испуганно задом. Он шел, крысы ждали, а Борису казалось, что все, что происходит здесь, уже когда-то в его жизни было. Что уже когда-то сидел он за таким столом, а откуда-то извне надвигалась опасность, но он почему-то не боялся, а все вспоминал понравившуюся девушку и хотел доказать своим собеседникам, особенно одному, мрачному мизантропу, что, несмотря на его обидные слова, он, когда придет его время, проявит себя с самой лучшей стороны. „Явление ложной памяти, — подумал Борис. — Так называется, когда тебе кажется, что с тобой сейчас происходящее уже происходило“. А Алек тем временем подошел к крысам, шаркнул ножкой и, сняв очки за дужку, стал вполоборота и обвел рукой зал:
— Все спокойно, ничего подозрительного не замечено, — сказал он. — Людишки: Шурик, Саша, Алек, — он полупоклонился, — Сан и др. Нечистая сила: домовые, лешие, водяные, ведьмы, русалки, водяницы, кикиморы и марухи.
Крысы удовлетворенно и благосклонно ему кивнули и, засовывая мечи в ножны под плащи, стали пятиться к двери. И тут сидевшая в дальнем углу черная кошка в черном платье и черной пуховой шали вскочила, сбросила с плеч шаль, на правом плече у нее оказался огромный паук с выкаченными на стебельках злобными глазками, выхватила из-под стола клюку и воскликнула во весь голос:
— Марухи!.. Но ты ничего не сказал о Старухе!
Крысы остановились и так сильно толкнули Алека, что он отлетел назад и приземлился за своим столиком.
— Вот чертова Старуха, — буркнул Степа. — Как же мы ее проглядели, — и он резко пхнул в бок Сашу: — Проснитесь, рыцарь!
— А? Что? — разлепил тот мутные глаза.
— Говорил я тебе, что надо уходить! — мрачный кот зверовато оглянулся по сторонам.
А кошка ударила клюкой в пол и вскричала:
— Под полом, под полом ходит барыня с колом! Кто бел горюч камень Алатырь изгложет, тот мой заговор переможет!
Что тут началось!
Черная кошка, или, как уже всем стало понятно, Старуха, в Старуху и превратилась, длинную, тощую, одетую в черное платье и черный платок, из-под которого вылезали белые лохмы волос, с сухой и, похоже, шуршащей как бумага кожей. В руке она держала поднятую вверх клюку, а по клюке быстро карабкался паук, через минуту оказавшийся на потолке и немедленно поведший свою паутину к столику, за которым сидел Борис и коты. Два жеманных котика оказались совсем не котами. Один — молодым, чешуйчатым драконом (не замеченным Алеком), с треугольной мордой, похожий на варана; из пасти у него валил дым, а минутами высвечивалось пламя, когда он тяжело вздыхал. Другой, напротив, был вылитый водяной, как его рисуют в сказочных книжках: с густыми перепутанными волосами, рожками, вылезавшими из-под волос, и весь в зеленой тине, с одежды его капала на пол вода. Собеседницами у них были две юные не то водяницы, не то русалки (различать их Борис не умел), и тоже все в тине, застрявшей и облепившей их длинные волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84