Но я крысам этого никогда не скажу, пока случай к тому не представится. Они и не догадываются, что я еще им весьма пригожусь! А всего-то, голубок, делов сказать присловье: под полом, под полом ходит барыня с колом. И все лешие и лешачихи в себя обратно обратятся, а коты кота ми и останутся. Тут-то их, сладенький мой, и разгадают. Уж тогда-то я себе награду побольше потребую.
— Скажите, пожалуйста, — не очень вслушиваясь в ее слова, сказал Борис, стараясь быть вежливым, — я что-то ничего не понимаю. Это все мне снится или взаправду? Если взаправду, то куда я тогда попал?
— Куда-куда! За Кудыкину гору. Вот куда! Тоже мне… Снится!.. Это все другое сон. А тут она самая всамделишная, настоящая правда и есть. И другой нет. Никуда ты, может, и не попадал вовсе! Может, ты болел раньше и в этой, в летаргии был. А теперь как раз проснулся. И все, голубок. Понял? Это наша-то жизнь — сон! Скажет тоже!
— Но ведь я же вас видел, тогда, в магазине, помните? Вы и сами вначале признались в этом!..
— Видел! видел! Призналась! призналась! Что ты видел? Ну соврала я сейчас малость. Но ты помни одно: пока ты здесь, то так и думай, что живешь здесь. А то замечтаешься, завоображаешь, и не в жисть не выживешь. От расстройства нервной системы мигом загнешься.
Старуха нахмурилась. Злобность изобразилась на ее лице.
— Мало, где я ни бывала! Ты и местов таких не знаешь, о каких вопрошаешь. Не всякую сказку сказывают, не всякую правду говорят… Подумаешь, сладенького его лишили!.. Захочу — всех объем! Где я лисой пробегу, там куры три года не несутся. Знаешь такую присказку? Так это про меня. А то видел, де, как сладенького старушка купила!.. Ну ладно, чего там рассусоливать!.. Выиграл, так говори свое желание.
Борис молчал, потому что и не знал, что сказать, да и вообще ничего не знал, не понимал, и голова у него кружилась. Он перестал пить чай, сидел, тоскливо глядя на старуху, и ничего не говорил, а куриные головы на стенах в чадном свете свечей казались ему дикарскими трофеями: так каннибалы, он сам читал об этом, развешивают в своих жилищах высушенные головы врагов. А старуха смотрела на него презрительно, чай из блюдечка прихлебывала громко и громко грызла кусковой рафинадный сахар, пригорошнями таская его из сахарницы, насыпая горкой около своей чашки и время от времени макая кусок в горячий чай. Она чавкала, хлюпала и поблескивала глазами на Бориса. И все явственнее он видел, как на ее лице насмешливость начинает преобладать над злобностью. И паук из своего угла тоже выкатил на него свои сверкающие глазки на ниточках и, казалось, тоже ждал его ответа. А Борис никак не мог ни на что решиться. Если бы кто ему подсказал, что делать!.. Конечно, хотелось домой, к бабушке Насте, но при этом он вроде бы и Саше обещал прийти в Деревяшку.
— Ну? — повторила свой вопрос старуха. — Говори, голубок.
— Куда же мне идти? — спросил несчастный Борис. — Я сам не знаю, чего я хочу.
— Ха-ха! — хихикнула старуха. — Хе-хе. Хочу того — не знаю, чего. Хочу туда — не знаю, куда. Впрочем, решай. Хочешь ли ты здесь остаться и до Деревяшки добраться? Или боишься здесь пропасть и хочешь домой попасть?
Она прищурилась на Бориса. А он почувствовал вдруг непреодолимую зевоту и такую усталость в голове, что ни одно волевое усилие сделать не мог и решить ничего не мог тоже. «Поспать бы. Утром на свежую голову разберусь, что делать».
— Вижу, вижу, — снова хихикнула старуха, — решить не можешь. Думаешь, утро вечера мудренее. Твое дело, голубчик. Ты поел, попил. Сейчас баньку истоплю, помоешься, и спать тебя уложу на пуховую перину. Вот сюда, под одеяльце, — она указала на мягкую постель. — А утром, может, чего и придумаешь.
— Нет, нет, — с тревогой сказал Борис. — Я не хочу вас стеснять. Лучше где-нибудь еще постелите…
— Боишься меня, — улыбнулась самодовольно старуха, так что уголки рта достали до ушей, а нос уперся в подбородок. — Может, ты и прав, сладенький. Пакостей у меня в запасе еще много. Тогда в горницу к внучке-красотке. Знаешь, она у меня какая красотулечка? Ух! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Вся в меня. Чего смотришь? Не веришь? Я в молодости многих с ума молодцов-то вроде тебя посводила. Огневая была, горячая. А про внучку мою даже стихи один сложил, давно, правда, лет двести назад, но все правильно описал. Вот послушай.
Старуха закатила глаза к потолку и, подвывая, прочла:
В жилках рук ее пуховых,
Как эфир, струится кровь;
Между роз, зубов перловых,
Усмехается любовь.
Родилась она в сорочке
Самой счастливой порой,
Ни в полудни, ни в полночке —
Алой, утренней зарей.
Кочет хлопал на насесте
Крыльями, крича сто раз,
Северной звезды на свете
Нет прекрасней, как у нас.
Старуха закончила чтение стихов и выжидала реакции на них. Но Борис, принужденно улыбаясь, поглядел на уродливо-страшное лицо старухи и, сглотнув слюну, неопределенно покачал головой.
— Чего ее-то боишься? — грубовато сказала старуха. — Согреет она тебя, приласкает, полюбит. Она добрая на это.
Нельзя сказать, чтоб Борис не хотел влюбиться, не хотел любви, напротив, его душа уже давно ждала кого-нибудь. Но грубая простота старухи не привлекала, а отпугивала. Она напоминала Борису простоту хулиганов, тоже запросто говоривших о таких вещах. И казалось — хотят в грязь какую-то затянуть, из которой не выплывешь потом. А он мечтал о том, что он называл подлинной любовью, о любви-вдохновительнице, чтоб подвигла она его на великие дела и сама разделила его жизненную борьбу.
— Да я лучше где на сеновале посплю, чтоб никого не беспокоить, — сказал он робко.
— Твое дело, — отрезала старуха и неожиданно резким движением руки хапнула муху, присевшую на край стола недалеко от розетки с медом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84