И мраз и огнь я ощутила, —
Томленье, нежность, скорбь и страх, —
И жизненна исчезла сила,
И слов не стало на устах.
Вдруг сердца сильны трепетанья;
Вдруг сердца нет, — померкнул свет;
То тяжкий вздох, — то нет дыханья:
Души, движенья, гласа нет!
Вотще я чувства обольщаю
И лживых призраков полна:
Обресть тебя с собою чаю —
Увы! тоска при мне одна!
Голос смолк. Сквозь высыхающие слезы Борис огляделся — вокруг никого не было.
В этот самый момент какая-то птица шумно захлопала крыльями с верхушки елки напротив него. Борис поднял голову кверху. На ели сидела сова и хлопала глазами: луп-луп. Потом птица поднялась и сделала круг над ним, и снова, будто приглашая обратить на себя особое внимание. «Действительно, странная птица, — подумал Борис. — Ведь сова летает только ночью, а днем она спит». Сова между тем полетела куда-то, затем вернулась к Борису, затем снова полетела в ту же сторону, и снова вернулась, как собака, когда она зовет хозяина. «Может быть, это Ойле? — вдруг пришла в голову мысль, самому показавшаяся нелепой, он даже усмехнулся и вытер слезы. — Однако, может быть это и в самом деле Ойле? Вышла мне помочь и в сову обратилась?» Борис покрутил головой и двинулся следом за птицей.
Он шел довольно долго, путь был нелегок, но во всяком случае его теперь не покидало чувство осмысленности пути. Через время начали встречаться поляны, потом пошли невысокие холмики, поросшие кустарником, и уже ближе к вечеру он выбрался на какую-то каменистую тропу, которая повела его круто вверх. Сова по-прежнему летела впереди. Он карабкался и шел, стараясь не смотреть вниз, в пропасть, оказавшуюся вдруг с правой стороны от него. Он смотрел прямо перед собой да под ноги, так было легче. В некоторых местах тропа почти совсем пропадала, только наклонная осыпь, по которой приходилось идти осторожно ставя ноги, чтоб не потревожить камней и не соскользнуть вместе с ними в пустоту. Внезапно он остановился: выбравшись за очередной поворот, он увидел внизу широкую реку, на скалах, нависших над водой, дубовую рощу, а на краю пропасти развалины древней крепости, точнее, крепостной стены, через пропасть что-то вроде моста, а на той стороне действительно стоял древний, когда-то могучий замок, сильно обветшавший от времени.
Сова перелетела на ту сторону, покружилась над каменными гробами, выставленными в ряд возле стены замка (крышки их были откинуты и сами они были пусты, как увидел Борис, следуя за совой), затем полетела дальше, минуя замок. Вечерело, и Борис уже с трудом различал птицу в темнеющем воздухе. Миновав замок, так и не зайдя в него, как ему ни хотелось, Борис, слепо доверившись сове, двигался дальше, вверх, лавируя среди нагромождений каменных глыб. «Поразительно, — думал Борис, — что нигде не видно ни клочка тумана. Может, это значит, что близко Лукоморье?» Наконец, взобрался он на очередную вершину, остановился отдохнуть и тут услышал шум морского прибоя, увидел вдали одинокое сухое дерево, окруженное невысокими скалами, а также увидел, как сова вдруг напрямую долетела до этого дерева, уселась на его верхушке и сложила крылья, явно не собираясь лететь дальше.
И тут неожиданно, как бывает только на юге и в горах, стемнело. И тогда Борис различил среди скал, громоздившихся около сухого дерева, отблеск костра. И он вспомнил:
— Пусть душа не дрожит, пусть отважно глядит
Тот храбрец, что не ведает страх,
И, коль взором остер, он увидит костер,
Что далеко мерцает в горах.
Пусть тогда по скалам устремится к горам,
Где огонь полуночный горит…
Именно это Борис и сделал. И не прошло и часа, как он, притаившись за скалой, наблюдал странный круг рыцарей, сидевших вкруг костра, и слушал их беседу.
Костер освещал темные фигуры в латах, кольчугах, шлемах с опущенными забралами. Неподалеку чернело обширное, безлиственное, очевидно, что сухое дерево. Около дерева кто-то стоял на четырех лапах, очертаниями своими в полумраке и бликах костра напоминавший Кота. Люди в рыцарских доспехах сидели молча. С двух концов костра торчали рогатины, на них было уложено копье, на копье висел котелок, в котором они не то что-то варили, не то подогревали. Самый могучий из сидевших мешал кинжалом варево в котелке. Оторвавшись на минутку от своего занятия, он сказал (причем голос его был странен: без интонаций, будто говорила машина):
— Похоже, опять Борис не придет.
— Зачем же сидеть нам да ждать? — отозвался точно таким же голосом другой. — Уж сколько лет не знаем покоя. И все без толку.
— Всякий, кто попал в Лукоморские Витязи, должен уметь ждать и хранить надежду, — произнес третий— и тоже в голосе ни следа интонаций или эмоций.
— Лежали бы себе спокойно в гробах и спали вечным сном, — сказал четвертый. — Ведь открытые стоят и ждут нас.
— Я думаю, что Борис никогда не придет, — резюмировал пятый.
— А дуб никогда не зазеленеет, сколько бы Макс не уверял нас в противном, — поддержал его шестой.
— Я с вами согласен, — вставил свое слово таким же монотонным голосом, как и остальные, седьмой, — но честь и достоинство Лукоморского Витязя требует выдержки.
— Если б он сумел отказаться от дружеского общения и от любви… — сказал безнадежно восьмой.
— Ведь что покинет, то найдется, — добавил девятый.
— Нас разбудит — сам проснется… — окончил беседу десятый.
Еще двое сидели молча, не проронив ни слова.
Борис слушал этот унылый разговор, но не огорчался, а ликовал, потому что костер еще горел, дерево стояло целым, а значит он успел сюда раньше Старухи и крыс. Аи да Ойле! Помогла! Он двинулся вниз по крутой тропинке, но остановился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84