И чудится Борису в этом человеке нечто мучительно близкое и родное, но почему-то не решается он его окликнуть, будто робеет. А дальше и вовсе какие-то скалы, и по ним сбоку словно черта проведена, извилистая, вверх ведущая, и ясно, что это тропинка, а по ней путник движется по-над пропастью. И он с удивлением и замиранием сердца узнает в путнике этом себя. А потом странное кружение и мелькание в глазах, и скачущие лошади, и он тоже верхом на лошади, в руках меч, ножны шлепают по бедру, меч тяжелый. И вдруг он уже на ногах, и кто-то его обнимает, радостно бьет по плечу, это Саша? Саня? он не может понять… Борис открыл глаза и увидел, что лежит рядом со Степой на одеяле, расстеленном прямо на жесткой земле, а над ним потолок погреба. Степа потянулся и зевнул.
— Ну наконец-то растолкался, — сказал он, сам при этом не вставая, а потягиваясь и жмурясь. — А я вот лежу и не сплю, все думаю. Удивительная ситуация в жизни — сон. Ведь половину жизни проводишь во сне. Что ж, значит ли это, что во сне мы не живем? Да и что есть сон, а что явь? Быть может, наша дневная жизнь нам как раз снится, а ночью мы соприкасаемся с мирами как будто иными, а на самом деле что ни на есть реальными. И в этом сонном царстве, конечно, сонном, днем-то, к сожалению, мы не спим, это я только предположил, так вот, в сонной действительности то, чего не было, что хотелось или моглось, становится былью. Сон, он сродни поэзии. А знаешь ли ты, что есть поэзия? Я тебе скажу.
Чудесный дар богов!
И пламенных сердец веселье и любовь,
И прелесть тихая, души очарованье —
Поэзия! с тобой
И скорбь, и нищета, и мрачное изгнанье —
Теряют ужас свой!
И неважно, чей сон, мой или твой. Я тебе снюсь или ты мне. Ведь во сне тоже можно видеть сны. Во всяком случае меня этот сон устраивает, ибо я в нем существую. Никто же не знает, иль вся наша и жизнь ничто, как сон пустой, насмешка неба над землей!.. Помнишь, чьи это слова?
— Конечно, — отвечал Борис, удивленный поэтическим направлением утреннего разговора и тем, что нигде не видно второго кота. Его место было пусто.
— Великий Александр! Надеюсь, он окажется прав и победит Александра крысиного. Победит, потому что в его мире допускается поэтическая вольность, условность жизни. А император ух как против всяких сновидцев и поэтов. Он считает, что его царство — это единственно возможная реальность, и тех, кто в этом сомневается, старается уничтожить. Он так тебя и испугался, потому что ты появился из сна, в нарушение всех его запретов и декретов, а значит, к тебе непременно должна притянуться Заклинательная Песня, а там и того хуже, глядишь, и вправду Лукоморье и Лукоморские Витязи оживут и явятся.
— Я не пойму что-то, — слабым голосом сказал Борис. — Так, стало быть, это все и в самом деле сон? Тогда почему же мы сражаемся, бежим, откуда эти раны, кровь?..
— Ах, откуда же я знаю, — сказал Степа. — Я же не Мудрец. Я только думаю, что это так кажется, что сон можно направить, куда хочется, что им можно управлять. Но ведь и про жизнь так кажется, и на самом деле, это она нас ведет, куда хочет.
— Ну хорошо, — продолжал спрашивать Борис, по-прежнему лежа, не вставая, хотя и удивлялся, что они так вот валяются, никуда не идут и где-то второй кот пропал, а от этого чувство тревоги и какая-то обида на него, — тогда скажи, почему ты веришь в спасительность поэзии?
— Опять теоретический вопрос, — вздохнул кот, — а я в теории не силен. Но ладно, ладно, ради тебя попробую ответить. Мне кажется, что в любом мире, и сказочном в том числе, существует высшая энергетическая, если пользоваться ученым языком, точка, — и это поэзия. Она спасает служащих ей от всех бед. Но если в бодрствующем мире, в действительной жизни поэт спасается только духовно, то в сонной, сказочной, то есть самой по себе уже духовной, поэзия оказывается материальной силой. Вот тебя же ведет вперед Заклинательная Песнь.
— Какая такая Заклинательная?..
— Но лишь тот, кто прозрел, свой высокий удел, Кто беде и опасности рад, — процитировал, усмехаясь, Степа.
— Как так?.. Но это же Эмили сочинила… Да потом я почти и не вспоминал последнее время эти строки, просто почти забыл… И Саша с Саней говорили, что это не Заклинательная, раз Эмили ее сама сочинила…
— Эмили сама сочинила, но ведь и ты сам идешь!.. А то, что не повторяешь эти строчки про себя каждую минуту и кажется тебе, что ты их забыл, — ну и пусть. Это только так кажется. На самом же деле они подтолкнули ведь тебя, направили, а дальше уж сам должен…
Кот замолчал, молчал и Борис. Потом спросил:
— А где же твой приятель?
— Должно быть, сбежал, — с неохотой ответил Степа. — Ему не хочется быть в чужом сне. Придется нам вдвоем добираться.
— Ладно, — согласился Борис, потому что ничего другого не оставалось ему делать. Эта комната с земляными стенами, земляным утоптанным полом, на котором они лежали, подложив только одеяла, все это обширное, как ему поначалу показалось, пространство, теперь виделось ему ловушкой, из которой надо как можно скорее выбираться. — Что же мы тогда валяемся и разговоры разговариваем?! Я-то думал, что мы твоего приятеля ждем. Надо идти.
Он встал на колени, уперся ладонями в пол, готовясь вскочить на ноги, но вид вальяжно развалившегося Степы охладил его.
— Пойдем, успеем еще, ты не торопись, — Степа потянулся, совершенно по-кошачьи изогнувшись всем телом. — Почему и не понежиться, не расслабиться перед последним рывком? А уж потом идти и не останавливаться, потому что будет нелегко.
Он вдруг внезапно вскочил на ноги, и лампочка без абажура, висевшая на длинном шнуре, замигала и загорелась вполнакала, стало сумрачно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84