А крысы? Что ж, крысы… они существуют только с одной стороны моей квартиры. А есть и другая… Пойдем-ка…
Они вышли в коридор и подошли к дверце, которую Борис поначалу принял за ведущую в какую-нибудь подсобную комнату, типа чулана. Мудрец нажал на ручку, дверь отворилась, он пригласил Бориса перешагнуть порог, шагнул следом и закрыл за собой дверь. И Борис увидел, что он находится в роскошном фруктовом саду, окруженном высокой каменной стеной. Солнца не было видно, но свет, нежный, рассеянный повсюду и отнюдь не искусственный, разливался по саду, все освещая и согревая, журчал ручей с красиво выложенным камешками ложем и берегами, синь-синело небо, будто никогда здесь и не бывало дождя, только пар поднимался невысоко с земли и орошал траву, кусты, деревья, а на кустах и деревьях висели плоды, спелые, манящие, где-то в ветвях нежно и печально кричали какие-то, по виду райские птицы, а под ветвями, под кронами симметрично растущих шести буков или дубов (издали Борис не мог разглядеть, видел только, что массивные деревья) стояла уединенная хижина, так и звавшая к неспешным и постоянным философическим, книжным занятиям. И словно и нет и не было никогда ни крыс, ни пьяной Деревяшки, ни лохматых леших, ни обрюзгшего пузатого водяного, ни Старухи, ни подвальных ходов, сражений, пота и крови, ни этого страшного, обессиливающего тумана… Вдалеке, за садом, катила плавно и ровно свои воды синяя река, желтели песчаные отмели, а за рекой на зеленой лужайке водили хоровод юные и, судя по всему, прелестные пейзанки и пели песню:
По полю, полю чистому,
По бархатным лужкам
Течет, струится реченька
К безвестным бережкам.
Не рощи, не дубравушки
По бережку растут —
Кусты цветов лазоревых,
Любуясь в ней, цветут!
А речка извивается,
По травушке скользит —
То в ямке потеряется,
То снова заблестит!
Ей убыли неведомы —
Всегда в одной красе;
За прибыль благодарствует
Небесной лишь росе!
— Это ручные русалки, — пояснил Мудрец, — они никому зла не причиняют теперь. В ручье течет живая вода, дающая силу, а на деревьях висят молодильные яблоки. По этой реке ты можешь добраться до Лукоморья, выплыть прямо к зеленому дубу, но это будет йе то Лукоморье, какое сейчас, а то, которое сохранилось в стихах. Тебя же посылали все к нынешнему Лукоморью, где дуб засох, а под ним сборище духов — витязей, потерявших телесную силу, и к нему ты этой рекой не попадешь. Здесь все другое и для другого. Здесь даже и трава не простая растет, такой даже у Старухи нет и быть не может, потому что это «одолень-трава», она так и называется, потому что одолевает всякую нечистую силу, и нечистой силе вход в мой сад заказан. А по берегу реки растут цветы невинности и цветы удовольствия. Устав от занятий, можно их набрать целый букет. А плоды любви, растущие на деревьях, — слаще их нет ничего на свете. Но приглядись! сквозь окно хижины виден кабинет, это будет твой кабинет, в нем старинная мебель, мудрые книги, прислушайся к моим словам, друг мой, — и Мудрец вновь принялся читать стихи, держа Бориса за плечо, словно нажатием пальцев старался втолковать не меньше, чем словами, которые журчали успокаивающе и умиротворяюще:
Но что же нам, о друг любезный,
Осталось делать в жизни сей,
Когда не можем быть полезны,
Не можем применить людей?
Оплакать бедных смертных долю
И мрачный свет предать на волю
Судьбы и Рока: пусть они,
Сим миром правя искони,
И впредь творят, что им угодно!
А мы, любя дышать свободно,
Себе построим тихий кров
За мрачной сению лесов,
Куда бы злые и невежды
Вовек дороги не нашли
И где б без страха и надежды
Мы в мире жить с собой могли,
Гнушаться издали пороком
И ясным, терпеливым оком
Взирать на тучи, вихрь сует,
От грома, бури укрываясь
И в чистом сердце наслаждаясь
Мерцанием вечерних лет…
— А можно мне нарвать эту «одолень-траву»? Вдруг она мне пригодится! — словно пропустил мимо слуха все уговоры Мудреца.
Мудрец с любопытством посмотрел на него:
— К этой траве надо заклинание знать, — он раскинул вширь руки, волосы зашевелились у него на голове. — В поле чистом растет одолень-трава, — голос его звучал неестественно глухо, «заклинательно», подумал Борис. — Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя породил; породила тебя мать-сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы-самокрутки. Одолень-трава! Одолей ты злых злодеев: лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили; отгони ты чародея, злую ведьму и всю нечистую силу. Одолень-трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды… Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивого сердца, во всем пути и во всей дороженьке…
— Я его запомню, честное слово, наизусть запомню! — воскликнул радостно Борис, заглядывая Мудрецу в глаза и уже живо воображая, как с этой травой ничто ему не будет помехой.
Мудрец покачал головой:
— Из этого сада ничего нельзя вынести. Сюда можно придти, если удастся, можно здесь жить, если позволят, но унести отсюда нельзя ничего. Так что ты подумай хорошенько над моим предложением, прикинь, хватит ли у тебя сил дойти до конца, не лучше ли вовремя остановиться… Я тебе это советую так, как мог бы посоветовать отец сыну…
Борис резко повернулся. Нет, сходство было, и все-таки это не отец. Стоявший перед ним человек был старше, мудрее, мягче, спокойнее. Остаться здесь — значит, никогда уже не увидеть ни отца, ни маму. И отец никогда ему не простит этой трусости, да он даже разговаривать с ним не захочет, скажет, шел, мол, шел, почти дошел, и вот сдрейфил на повороте, тем более, что вдруг… вдруг под обликом Мудреца все же на самом деле скрывается отец и таким образом он его проверяет…
— Нет, я здесь не останусь, — сурово, даже грубо отрезал Борис, — на меня понадеялись и Саша, и Саня, и Эмили, и Коты, Настоящие Коты, и даже Алек из-за меня погиб, а я что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84