В конце восемнадцатого века Грейндж был одним из лучших домов Ленгуорта, с красивым каменным фасадом и украшенным колоннами подъездом. Тогда перед домом располагался сад, от входной налитки к подъезду вела гравийная дорожка, позади дома имелась обширная лужайка, а за ней – огород, обнесенный со всех сторон каменной стеной. Во времена королевы Виктории к задней части дома пристроили несколько комнат, а в последующий период территорию усадьбы со всех сторон зажали другие здания, так что при покупке Грейндж напоминал Робу и Лиззи потрепанный старый морской лайнер, загнанный в маленький порт. Новые богатые дома красивой каменной кладки заполнили огород, а половина луга исчезла под улицей Тэннерилейн, названной так в память о существовавшей здесь в девятнадцатом веке кожевенной мастерской, которая полвека издавала ужасное зловоние на весь Ленгуорт. Но и того, что осталось от сада, посчитали Роб и Лиззи, было вполне достаточно для крикета, детских игр и устройства пикников. Внутренних же помещений дома могло хватить для чего угодно. Осматривая светлые, просторные комнаты и широкую лестницу, прикидывая, как можно было бы соединить несколько комнат, чтобы получить гостиную внушительных размеров с прилегающей к ней кухней, и мысленно любуясь сочетанием терракотового, синего и золотисто-желтого тонов с полированными полами и ослепительно белыми потолками, Роберт и Лиззи решили, что Грейндж станет символом их успеха. Расширяющееся дело, приличный дом (просторный, но не вызывающий), четыре умных и сообразительных ребенка, растущий авторитет в городе – есть чем гордиться! И именно потому, что он часто об этом думал, Роберт и повесил в заново отремонтированном офисе „Галереи" фотографию Лиззи и себя в годы студенчества. Чтобы всегда помнить о том, как многого они достигли.
Фрэнсис впервые удивила их накануне крещения Дэйви. Они прожили в Грейндже уже почти год, и половина помещений в доме была окрашена в яркие, насыщенные цвета, которые так нравились Лиззи. Лестница – в желтый и белый, гостиная – в темно-зеленый, а перестроенная и расширенная кухня – в коричневый, бежевый и голубой.
Фрэнсис спросила Лиззи:
– Зачем вообще надо крестить Дэйви? Вы же не крестили остальных детей?
– Просто мне этого хочется. И Робу тоже. Теперь мы жалеем, что не крестили и других. Это как-то… как-то более традиционно…
Фрэнсис взглянула на свою сестру. Затем оглядела кухню, задняя дверь которой была открыта в залитый солнцем сад, а подоконники красиво заставлены горшочками с благоухающей геранью и кувшинами с петрушкой; посмотрела на пучки салата на столе, на красивые коврики на деревянном полу, на сверкающую новую посуду, на испанский подсвечник, покрытый зеленоватой патиной, и подмигнула Лиззи.
– Посмотри на все это, Лиззи. Ты становишься такой солидной гражданкой.
– Серьезно? Фрэнсис повела рукой.
– Посмотри вокруг себя!
– Мы ведь этого и хотели, – немного смущенно сказала Лиззи.
– Я знаю. А теперь вы хотите крестить Дэйви.
– Люди меняются. Мы тоже не могли не измениться. Нельзя же все время оставаться такими же, как и в двадцать пять.
Фрэнсис подошла к зеркалу, висевшему возле двери, ведущей в сад, и открыла рот.
– Что ты делаешь?
– Просто разглядываю свои зубы.
– Зачем?
– Мне кажется, что они выглядят такими же, как и прежде. И вообще, я не чувствую себя другой, не чувствую, что изменилась.
– Нет, но…
– Но нужно, наверное, учитывать, – мягко проговорила Фрэнсис, отходя от зеркала, – что у меня нет мужа и четырех детей, правда?
– Я не хотела сказать…
– Ладно, пойдем посмотрим на Дэйви.
Дэйви лежал в своей корзинке посреди родительской кровати, покрытый тонкой марлевой сеткой, как окорочен в кладовой. Они склонились над малышом. Он крепко спал, мягко посапывая, сжав в кулачки свои крохотные пальчики, похожие на креветки. Лиззи придерживала дыхание, чтобы случайно не разбудить сына. Фрэнсис подумала, как бы он себя повел, если бы открыл глаза. Стал бы плакать?
– Лиззи, – позвала она.
– Да, – откликнулась та, не сводя влюбленных глаз с Дэйви.
Фрэнсис выпрямилась и подошла к огромному шкафу, в котором хранилась одежда Лиззи. В его дверцу было встроено большое овальное зеркало. Оно давало мягкое, слегка размытое отражение, характерное для старинных зеркал.
– Я хочу тебе кое-что сказать.
Лиззи подошла к сестре. Они смотрели на свое отражение, стоя бок о бок, две высокие англичанки, с крепкой костью, широкоплечие, длинноногие, с густыми каштановыми волосами, постриженными в длинные „каре". У Лиззи была челка, а у Фрэнсис волосы свободно падали вперед, наподобие раскрытого птичьего крыла.
– Мы не красавицы, не так ли?
– Нет, но мы достаточно симпатичны. По-моему, мы выглядим весьма привлекательно.
– Для кого? – спросила Фрэнсис. Лиззи взглянула на нее.
– Что ты собираешься мне сказать?
Фрэнсис немного склонилась вперед, к своему отражению. Она послюнила указательный палец и провела им сначала по одной брови, затем по другой.
– Я открываю собственное дело. Лиззи изумленно уставилась на нее.
– Ты шутишь?
– С какой стати я буду шутить? Лиззи взяла сестру за руку и сказала:
– Фрэнсис, пожалуйста, тщательно все обдумай. Что ты знаешь о том, как вести собственное дело? Ты всегда работала под чьим-то началом, была наемной служащей…
– Точно, – сказала Фрэнсис, – и теперь с меня довольно. – Она мягко высвободила руку.
– Где ты возьмешь деньги?
– Там, где их обычно берут в подобных случаях. – Фрэнсис подняла воротничок своей блузки, засучила рукава жакета и повернулась боком к зеркалу, осматривая себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104