– Он не знает, что значит „сексуально".
Дэйви посмотрел на нее и возразил:
– Знает! Знает! Это значит показывать свою попу и…
– Дэйви, ведь сейчас Рождество. Ты что, забыл?
– Сэм сказал…
Лиззи встала, подняла Дэйви и усадила его на краешек стола.
– Я не хочу знать, что сказал Сэм.
– Он собирался заглянуть в мой чулок, он сказал, что ему разрешили.
Лиззи подняла чулок Дэйви с пола.
– Может, сделаем это вместе? Дэйви колебался.
– Говорят, что чулки надо открывать в постели.
– Не обязательно. У тебя для компании я и Корнфлекс. Давай?
Дэйви спрыгнул со стола на пол. Он потащил чулок вслед за собой.
– Нет, – наконец сказал он и исчез из кухни. Лиззи слышала, как он медленно поднимался по лестнице навстречу ожидавшему его новому наказанию от брата. Сэм был ужасен, но, по крайней мере, в отношении него не надо было переживать за недостаточную самооценку или нехватку самоуверенности. Он был похож на терьера: подвижный, любознательный, воинственный и непобедимый. Лиззи обожала Сэма. Совсем скоро девочки тоже начнут обожать его, и тогда кухня наполнится его жалобами на очередную сердечную неудачу, а успокаивать его будет Алистер, который с удовольствием чинит поломанные вещи и для которого переход от ремонта моделей самолета к починке разбитых сердец окажется достаточно легким. Лиззи невольно улыбнулась. Это поразительно – получать удовольствие от мыслей о Сэме как о будущем разбивателе сердец и в то же время сознавать, что, если кто-нибудь, в свою очередь, попытается разбить его сердце, Лиззи, вероятно, готова будет убить эту негодяйку. О Боже, матери сыновей!..
– С добрым утром, – сказала Барбара, входя в кухню. Она была в голубом домашнем халате. – С Рождеством Христовым!
Лиззи пошла навстречу, чтобы поцеловать ее.
– Ой, мама! Они разбудили тебя? Мне тан неудобно.
– Дэйви пришел, чтобы спросить, не выглядит ли его пижама сексуально. Я сказала, что, с моей точки зрения и с точки зрения девяноста девяти процентов нормальных женщин, пижамы вместе с калошами и жилетами являются наименее сексуальными предметами одежды из всех возможных.
Лиззи разлила в кружки чай.
– Это Сэм. Это так похоже на него: попытаться испортить рождественское утро еще до того, как оно, собственно, началось. – Она протянула Барбаре кружку. – Бедная…
– Уильям храпел.
– Почему же ты не пользуешься затычками для ушей?
– Я думала об этом, но потом решила, что могу не услышать тревогу, если случится пожар, – ответила Барбара, – так что я просто продолжаю пинать его ногой.
– Тогда спите в разных комнатах.
– Вот уж нет, – твердо возразила Барбара. Лиззи сделала глоток чая. Ничто за весь предыдущий день – ни шампанское, которое все-таки купил Роберт после неоднократных заявлений о том, что это им не по карману, ни фаршированная каштанами и черносливом индейка, с которой она столько провозилась, ни ликер, ни копченый лосось, ни орехи кэшью, ни бельгийские трюфели – не показалось ей таким вкусным, как этот первый большой глоток утреннего чая.
– А почему бы и нет? Ведь в таком долгом браке вряд ли надо еще что-то доказывать.
– Есть еще Джулиет, – коротко ответила Барбара.
Лиззи в душе застонала. Озабоченность Дэйви сенсуальным видом его пижамы, а теперь еще и желание Барбары обсудить Джулиет показались ей слишком большим испытанием в шесть часов утра в Рождество.
– Он звонил ей вчера вечером, – сказала Барбара. Она подошла к чайнику и слегка наклонилась над его теплом, держа кружку с чаем в руке.
– Мама, ты знала о папе и Джулиет в течение двадцати семи лет. Ты могла бросить его в любой момент, если бы сочла ситуацию невыносимой. Но ты этого не сделала, ты решила остаться. На мой взгляд, это не очень совпадает с правами женщин, о которых ты говоришь, но ты сама выбрала этот путь. Папа всегда звонил Джулиет на Рождество. Иногда ты ведь даже сама говоришь с ней по телефону. Джулиет – хорошая женщина, мама.
– Но вчера вечером мне это не понравилось. Сама не знаю почему, но не понравилось. Он выглядел…
– Перестань, мама, – сказала Лиззи, ставя свою кружку на стол и начиная открывать ящики шкафа в поисках тарелок, банок и упаковок с едой к завтраку. – Это все же рождественское утро, – добавила она.
Наверху раздалось несколько глухих ударов, потом грохот, потом пронзительный крик. Затем наступила тишина.
– Я пойду посмотрю, – сказала Барбара.
– Не волнуйся. Я перестала ходить туда каждый раз, когда это похоже на катастрофу. Или мне пришлось бы заниматься только этим.
Наверху начали открываться и закрываться двери. Сонный Роберт прокричал:
– Ну-ка прекратите! Послышался ответный крик Алистера:
– Счастливого Рождества! Барбара сказала Лиззи:
– Подумай о Фрэнсис, просыпающейся сейчас в одиночестве в гостиничном номере в Севилье и проводящей весь день с каким-то незнакомым бизнесменом, иностранцем, который не верит в Рождество.
– Я вообще стараюсь не думать о Фрэнсис, – проговорила Лиззи, снимая обертку с нового куска масла.
– А я думаю, не в этом ли причина необычного поведения Уильяма? Того, что он так рвался позвонить Джулиет?
Тут открылась дверь. На пороге появился Роберт с взлохмаченными волосами, в банном халате. Зевая, он сказал, что на двери Гарриет висит записка с предупреждением ни в коем случае ее не будить. Он потянулся к ним, чтобы запечатлеть поцелуи на щеках Барбары и Лиззи.
– Почему это у всех такое пугающе нерождественское настроение? – напористо спросила Лиззи.
– Мальчики сейчас все вместе в одной кровати, – наливая себе чай, ответил ей Роберт. – Мне страшно при мысли о том, что там происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104