Зная, что рискую даже тобой.
Луис тоже встал. Он был вне себя от гнева.
– Ты помнишь, что я тебе говорил?
– Да.
– Став матерью, ты изменишься. Мне страшно даже подумать об этом. Это что, ловушка? Ты что, думаешь таким образом заставить меня жениться на тебе?
– Нет.
– И правильно! Я никогда не женюсь на тебе! Ты слышишь? Ты обманула, ты предала меня и сделала это намеренно, ты сама призналась. Ты – единственная женщина из тех, которых я знал, кого я считал честной. Но ты оказалась обманщицей, такой же, как все! Ты тоже можешь плести интриги, лгать! Ты разрушила мое доверие к тебе и наше будущее!
Фрэнсис оперлась о спинку стула. Она дрожала, ее сердце бешено колотилось.
– И ты, как будто, – закричал он уже по-испански, – не понимаешь этого! Ты думаешь, ты победила? Думаешь, ты приручила меня? Но ты еще увидишь, я покажу тебе, что значит предавать меня!
– Ты прав, – сказала она по-английски. – Я ни о чем не жалею. Я хотела этого, и я рада.
Он подошел к открытому окну и оперся руками на подоконник. Его плечи вздрагивали, как от рыданий.
– Нет, – простонал он, – ты не знаешь, что ты натворила, глупая Фрэнсис…
– Я знаю.
– Нет, – проговорил Луис, оборачиваясь. – Не знаешь. Тебе кажется, что знаешь. Может, ты можешь сказать за себя, но не за меня.
– Ну вот ты и злишься на меня, – совсем невпопад сказала она.
– Ты совсем не то говоришь!
Из аллеи донеслись звуки гитары. Кто-то шел и тихонько перебирал струны. Луис вздохнул, но это было больше похоже на всхлипывание.
– Я потеряю тебя, – произнес он уже мягче, – вот чего ты не понимаешь.
– Никогда!
– Да. Здесь уже ни ты, ни я не властны. В нашей любви нет места ребенку.
– Что за глупость!
– Ты увидишь, – сказал он, покачивая головой, – ты увидишь, что ты наделала.
Она еще крепче вцепилась в спинку стула.
– Не веди себя так театрально, так… по-испански.
– Хватит!
– Дети дополняют любовь, они – ее продолжение. Дети – это то, что возникает благодаря любви. Любовь и дети – неразделимы.
– Я так не думаю, – перебил он. – Я в это не верю.
– Луис!
Он отошел от окна и приблизился к ней, затем положил ей на плечо руку. Добрую руку.
– А теперь я должен уйти. Ее охватил ужас.
– Нет!
– Да. Что сделано, то сделано. Тебе нужно беречь себя, а я должен помогать тебе в этом. Но только не сейчас, не сегодня. Я вернусь, немного позже, но сейчас мне надо уйти.
Она кивнула. Пустота накатила на нее холодной тяжелой волной.
– Как хочешь.
Он наклонился и поцеловал ее, но не в губы, как обычно, а в щеку. Потом убрал руку с ее плеча и прошел в спальню. Вышел он оттуда одетым в костюм, с галстуком. На секунду он остановился и посмотрел на нее, а затем пересек комнату, открыл дверь и исчез за ней. Фрэнсис не двигалась. Она стояла, по-прежнему опершись рукой на спинку стула, и страстно желала его возвращения, почти до обморока. Через несколько минут она почти на ощупь обошла стол и села на диван. Она сделала большой глоток вина и замерла, держа одной рукой бокал, а другую положив себе на живот. Она ни о чем не думала. Она просто сидела, дышала и ждала, когда эти первые минуты станут прошлым.
На лестнице послышались шаги. Раздался обычный осторожный стук Хосе в дверь.
– Войдите.
– Послушайте, – сказал он, – эти маленькие пестренькие яйца птицы codoniz, как это будет…
– Перепелки, – подсказала Фрэнсис.
– Да, точно. – Хосе огляделся. – А где отец?
– Он вышел.
– Вышел? Но…
– Хосе, – сказала Фрэнсис, – пожалуйста, оставь меня одну. Мы сегодня не будем ужинать. – Она взглянула на него. – Видишь ли, мне кажется, что мы с твоим отцом поссорились.
ГЛАВА 17
Алистер заболел ветрянкой. Он чувствовал себя плохо, но главным ужасом для него была сыпь на лице. Он теперь не переносил, когда на него смотрели, даже его собственные родители, и угрюмо лежал в душной маленькой спальне, которую он делил с Сэмом, с лицом, обвязанным шелковым платком Лиззи. Когда язвочки стали распространяться к подмышкам, на грудь и, наконец, в пах, он впал в отчаяние. Поглощенный ненавистью к себе и страхом, как бы его не увидели, он пробирался в туалет, обернувшись белой простыней, как привидение. Доктору он разрешал осматривать себя, только когда в комнате никого больше не было, а дверь была плотно закрыта.
– Это всего лишь ветрянка, – раздраженно сказала Лиззи.
– Но не для него, – возразил Роберт. – Ему кажется, что это конец света.
– Какая глупость.
Роберт бросил на нее осуждающий взгляд. Как она может быть такой бесчувственной?
– Это не глупость. Он уже почти вступил в переходный возраст, а ты знаешь, что это такое. Он действительно страдает.
Лиззи неопределенно хмыкнула. Она приготовила для Алистера кувшин домашнего лимонада, но он отказался снять платок даже для того, чтобы взглянуть на него. Она говорила себе, что ей его очень жаль, но одновременно думала, что с его стороны это просто безумство – лежать там одному в темноте, завернутым в простыни, и убиваться по себе. Ведь это всего-навсего ветрянка, которой болеют почти все дети.
– Я не хочу брать отпуск на работе, – заявила Лиззи. – Ведь вы с Дженни все время здесь, а он все равно не разрешает мне чем-либо помочь ему, не разрешает даже оставаться в его комнате. Поэтому, как мне кажется, нет никакого смысла бросать работу.
– Ты – его мать, – с упреком произнес Роберт. Она смерила его вызывающим взглядом.
– А ты – его отец!
– С таким количеством работы…
– У меня тоже работа, – выкрикнула Лиззи. – Не отговаривайся работой. Кто платит проценты по оставшейся части кредита? Кто…
Роберт закрыл глаза.
– Замолчи, – сказал он, – замолчи. У нас что, соревнование в том, кто больше устал или больше работает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104