Я вел бы себя, как добрый старенький…
– Ты не добрый старенький, – резко прервала его Джулиет. – Ты нытик. Разве достойно это тебя, Уильям Шор, когда ты постоянно жалуешься на жизнь и других людей? Ты ведь не листок на ветру, ты же мужчина, человек!
Он вздохнул.
– Вот так же говорит и Барбара.
– Ты как шарик для пинг-понга, – напористо продолжала Джулиет. – Все эти долгие годы ты позволял нам с Барбарой перекидывать тебя друг другу, повторяя про себя с легким удивлением: „Ну кто же мне поможет?" – и ничего не предпринимая. Я любила тебя и сейчас люблю. Ты один из немногих, встреченных мною в жизни, которых можно любить. Но я никогда не смогла бы жить с тобой. Ному я смогу перекинуть тебя, если вдруг мне самой захочется уединения?
Уильям уставился на нее. Джулиет ждала, что сейчас он с раздражением спросит: „Неужели я так невыносим?" Но он не спросил. Он просто смотрел на нее так, будто впервые в жизни обдумывал какие-то важные вещи. Затем неожиданно произнес:
– Проблема в том, что жизнь была для меня слишком легкой. Я привык к этому. И, как только возникают признаки каких бы то ни было осложнений, я сразу стараюсь уйти от них. Я – раковина-жемчужница. И всегда был таким. Я, наверное, мог бы быть чемпионом среди раковин, потому что любую попадающую внутрь песчинку тут же обволакиваю известковым покровом и создаю жемчужину. – Он улыбнулся Джулиет. – Ты поцелуешь раковину-жемчужницу на прощание?
Она удивленно посмотрела на него.
– На прощание? Мы что, больше не увидимся?
– Конечно, увидимся, – ответил Уильям. – Конечно, увидимся. Но это конец какого-то отрезка наших отношений, не так ли?
Она медленно кивнула, подумав: „Да, он прав. Действительно, это конец какого-то отрезка наших отношений, а может быть, и конец чего-то еще?"
Они оба встали. Джулиет осталась на месте, а Уильям подошел к ней, обнял и поцеловал, сначала в лоб, а потом, с большей силой, в сомкнутые губы. Он подумал, что она выглядит более крепкой, чем обычно. А Джулиет подумала, что он какой-то более слабый, чем всегда.
Потом он отошел на шаг назад и сказал:
– Наверное, я все-таки вступлю в боулинг-клуб. Чтобы встречаться там с приятными дамами в белых кардиганах.
Затем он ушел. Джулиет стояла в проеме входной двери и наблюдала (как и бесчисленное количество раз ранее), как его машина ныряла по дороге, бегущей по холмам, оставляя за собой пыльно-дымное облако.
И вот она сидела в кресле посреди комнаты, на полу которой стояла швейная машинка, у двери на кухню горкой громоздились наволочки от подушек, а в воздухе кружились пылинки и перья. Итак, глава окончена. Окончена таким образом, что Джулиет вроде бы может продолжать жить так же, как и раньше. Только жизнь ее уже не будет прежней. Ведь она решила остаться на месте, тогда как окружающие ее близкие ей люди каким-то образом перемещаются в пространстве. Приняв это решение, она что-то выиграла, а что-то проиграла. И откуда ей знать, чего теперь в ее жизни больше – выигрыша или проигрыша? В таких ситуациях единственное, что остается, – это доверять своим чувствам и прислушиваться к внутреннему голосу. Джулиет привыкла к этому, она делала тан годами. Да и другие инстинктивно поступали так же: Уильям; часто непоследовательная, резкая, взбалмошная Барбара; и, конечно же, Фрэнсис.
Джулиет взглянула на швейную машинку. Она вдруг подумала о детских вещах, которые можно будет на ней сшить. Следующей мыслью была какая-то непонятная тревога за Фрэнсис. За ней последовал приступ белой зависти к ней.
Гарриет заработала тридцать три фунта и четыре пенса. Роберт заплатил ей наличными. Они договорились, что он будет начислять ей оплату из расчета почасового минимума, принятого для подростков, за обычные часы, а также выплачивать пятидесятипроцентную надбавку за сверхурочные (распаковка товара и нанесение ценников, уборка после закрытия магазина). Гарриет не верила своим глазам. Она разложила банкноты и монеты на коврике Дэйви с изображением медвежонка Руперта. Дэйви уже вырос для такого коврика, но все равно любил его. Однажды вечером он признался Гарриет (мальчик еще не спал, когда она пришла, окончив уроки), что не хочет становиться старше.
У Гарриет никогда раньше не бывало такого количества денег. Она не могла даже представить себе, на что можно было бы их потратить. Девочка положила ладони на деньги и прижала их к коврику, как будто хотела оставить на банкнотах отпечатки своих рук. Она чувствовала себя как-то необычно, как будто переступила порог привычного детского существования. Гарриет собрала деньги, аккуратно сложила их обратно в конверт, в котором получила от отца, и сунула конверт под матрац своей кровати, подальше к стене.
В гостиной Алистер составлял таблицу недельных наказаний за произнесенные членами семьи неприличные слова. По верху таблицы шли имена, а сбоку были написаны сами слова, в которых, по настоянию Лиззи, были опущены гласные. Под именами стояли цифры, указывающие количество произнесенных каждым Мидлтоном нехороших слов. Алистер разработал систему штрафов и заявлял, что сборы будет передавать на благотворительность. Он соорудил специальную коробку, которую прятал в серванте и которую Гарриет удалось обнаружить после долгих поисков в его отсутствие. Коробка была обклеена красивой бумагой, оставшейся от рождественских подарков, а по ее лицевой части шли четкие буквы: „Поддержим Фонд Алистера".
Гарриет видела его насквозь. Это ему, значит, было завидно, что она работала в магазине. Отец ведь сказал Алистеру, что ему придется подождать до четырнадцати, а может, и до пятнадцати лет, пока он тоже сможет работать в „Галерее".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104