Декабрьский, с ветром...
Сейчас она сидела молча, смотрела в его затылок, и дрожащие руки
чуть слышно скребли, царапали, дергали сетку, отделяющую водителя от
салона.
Только когда через яркие, но уже пустые переулки вырвались в
Chelsey, переехали мост и ровно, почти не тормозя у светофоров,
поехали к Vauxhall, она заговорила, и Володя почувствовал, как тяжело,
с усилием разжимаются ее губы - он уже знал такое ее состояние, когда
она впадает в оцепенение, и чем дольше в нем находится, тем тяжелее ей
заговорить.
- Опять, - сказала она, и голос сорвался в высокий, болезненно-
детский. - Опять ты меня вытаскиваешь, опять я гиря на тебе... Им бы
не зацепить тебя ничем, если бы не я... Сколько же ты будешь возиться
со старой, измочаленной бабой...
Слева кадром из хоррора возник чудовищный контур Battersy Power,
давно не работающей городской электростанции, которую собирались
превратить не то в музей индустрии, не то в отельный фешенебельный
комплекс. Диккенсовские трубы торчали в небо, и за глухим забором
чудилась страшная и тайная жизнь.
- Прекрати, я тебе уже сто раз говорил. - Володя не оборачивался,
пришлось повысить голос. - Прекрати эти бессмысленные и оскорбительные
для меня выдумки. Чего же я стою, если ты старая баба? Я бы со старой
бабой не связался. Я за любимую дерусь, а не за старую, понятно, нытик
ты мой несчастный?
Тут наконец пришлось остановиться перед светофором. Справа
вывернул и медленно поплелся перед Володиным носом такой же черный
ящик кеба, Володя, рванув резко под зеленый, попробовал обойти его
справа же, но усталый, видно, таксист ехал как-то неуверенно, шатаясь
вдоль улицы, и Володя решил обойти его слева, но, видно, очухавшись, и
тот наддал, и к следующему светофору они подошли под красный - рядом.
- Как ты там? - Володя, остановившись, обернулся к Гале, она
сидела боком на откидном сиденье, их глаза оказались близко, только
мелкая сетка разделяла их. Как всегда, когда он видел эти чуть
слезящиеся желто-карие глаза близко, Володя почувствовал изумление -
как долго остается во взгляде боль и страх...
В эту же секунду ее зрачки стали расширяться, она начала как бы
приподниматься, тянуться к нему, губы шевельнулись, он поймал ее
взгляд, устремившийся за его плечо, - но дверь уже рванули, и, сразу
потеряв сознание от профессионального удара чуть ниже последнего
шейного позвонка, он выпал на руки подбежавшим, и они мгновенно
перетащили его в соседнюю машину - только каблуки скребанули по
асфальту - и бросили на пол пассажирского отсека, и один уже присел
над ним, сноровисто выпрастывая из упаковки разовый шприц, а другой
уже вывернул руку Гале, сбросив ее с сиденья на пол, спокойно и внятно
сказал: "Заорешь - пополам порву", - и так же умело всадил иглу прямо
через ее джинсы.
Патруль дорожной полиции, скучавший у перекрестка Alberts
embankment и Lambett road, с интересом проводил глазами два такси,
пронесшихся одно за другим в сторону Waterloo. Впрочем, ехали они в
пределах разрешенной скорости, и не было никаких оснований
препятствовать их растяпам-пассажирам, вероятно, опаздывающим на
последний поезд в Portsmouth.
6
Весь городишко был засыпан белой пылью.
Крупнейший в крае цементный завод все рос, строился и получал
переходящие знамена министерства, принимал высоких гостей, и пыль все
безнадежнее ложилась на пятиэтажки, скрывая купоросно-синюю краску,
которой были покрыты их фасады по дикой фантазии городского
архитектора.
То, что она будет артисткой, знали все, второй такой во всем
городе не было, только одно ее смущало - как ей играть "Чайку" со
своими казачье-турецкими, в отца, кудрями.
В Москве она сразу как-то ввалилась в компанию по-лудиссидентов,
каких-то странных поэтов, художников, устраивавших выставки своих
запрещенных непонятных картин по квартирам и пыльным мастерским,
сильно и некрасиво пьющих джазовых музыкантов... В Щукинское
провалилась с треском, но в общежитии продержалась до ноября, спала на
чужих кроватях, и единст- венные трусики сохли за ночь, накрученные на
батарею. Потом пришлось перебраться в общежитие Гнесинки, там было
поспокойнее, но и оттуда выперли.
Неожиданно пристроилась помрежем в областной театр. Одновременно
появился и Олег, маленький, щуплый человек с большой рыжей бородой и
прекрасными глазами янтарного цвета, открывавшимися, когда он снимал
подтемненные красивые очки. Он был художником, искусство его она не
понимала совершенно, главный шедевр в его мастерской представлял собой
где-то украденный медицинский муляж грудной клетки с раскрашенными
мышцами, укрепленный на лакированной черной доске. Грудная клетка
распахивалась, четверть ее открывалась, как калитка, и в груди
обнаруживались напиханные туда Олегом спирали старых часовых пружин,
гипсовые носы и как бы случайно смятые обрывки газет с крупными
заголовками: "Идеи Октября живут и побеждают" и "Путь предательства".
Обычно грудная калитка была закрыта на маленький сортирный крючок.
Олег распахивал ее только перед приходом гостей, особенно иностранцев,
всегда приносивших красивые бутылки и иногда покупавших его маленькие
рисунки - будто сломанные в пояснице, угловатые голые женщины,
взлетающие вверх ногами в пустое небо...
Днем она осторожно сметала пыль с того, с чего он разрешал, - с
маленького столика, на котором ели, с книжных полок, потом готовила
что-нибудь к ужину, чаще всего жарила филе трески и открывала
очередную банку лечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49